– Это тебя ослепляет?
– Я думаю, это ослепляет всех нас. Не дает увидеть правду.
Хетан сомневалась, что правильно поняла его слова.
– Какую?
– Мы были не первые.
Этот ответ заставил Хетан похолодеть до самых костей.
– Мы нашли нашего врага, Тлен?
Вопрос его, похоже, удивил.
– Возможно. Хотя…
– «Хотя» – что?
– Хотя надеюсь, что нет.
Когда Тлен с Хетан дошли до западной окраины лагеря, за ними собрались не менее трех сотен воинов. Все молчали, но явно к чему-то внутренне готовились, хотя даже не подозревали о намерениях своего вождя. Меч Тлена уже давно превратился в своего рода знамя и приобрел статус символа: если Онос Т’лэнн взялся за свой смертоносный клинок, пусть и с неохотой, значит, близится война и кровь.
Горизонт скрывала черная полоса, готовая поглотить солнце.
Тлен смотрел на эту полосу.
За ними, бряцая оружием, продолжала собираться толпа, но никто не проронил ни слова.
– Эта гроза – волшебная? – тихо спросила Хетан мужа.
– Нет, Хетан, – ответил он после долгого молчания.
– И все же…
– Да. И все же.
– Ты ничего мне не расскажешь?
Затравленный взгляд Тлена не на шутку ее напугал.
– А что я должен рассказать?! – не сдержав злости, выпалил он. – Полтысячи баргастов мертвы. Убиты за двадцать ударов сердца. Что еще ты хочешь узнать?
Последние слова прозвучали, как удар хлыста. Задрожав, Хетан отвела взгляд.
– Значит, ты уже видел такое прежде? Скажи, Онос Т’лэнн, скажи прямо!
– Не стану.
При этих его словах все те узы, что возникли за годы страсти и глубочайшей любви, разом лопнули. К глазам Хетан подступили слезы.
– То есть все, что у нас, у нас с тобой, есть, для тебя – ничто?
– Напротив, для меня это – все. И потому я скорее вырежу себе язык, чем раскрою тебе то, что мне известно.
– Значит, мы получили ту войну, которую хотели.
– Любимая. – Тлен опустил голову; его голос дрогнул. – Дорогая, горн моего сердца, я хочу бежать отсюда. С тобой и с детьми. Бежать, слышишь? Хочу сбросить бремя лидерства – я не желаю вести баргастов в это… понимаешь?
Кремневый меч упал к его ногам; из толпы послышалось ошеломленное аханье.
Хетан отчаянно хотела обнять мужа, защитить его от всего этого, от знания, которое пожирало его изнутри. Но он окончательно закрылся.
– Я буду рядом с тобой, – проговорила она сквозь хлынувшие по лицу слезы. – Я всегда буду рядом с тобой, но ты лишаешь меня сил. Дай мне что-нибудь, муж, прошу. Хоть что-нибудь.
Тлен впился пальцами себе в лицо, как будто желал содрать с него кожу.
– Хетан, если я… Если я откажу им – твоим сородичам, – если я поведу их прочь отсюда, прочь от предначертанной судьбы, исполнения которой вы так жаждете, ты правда веришь, что они пойдут за мной?
Нет. Они убьют тебя. Убьют наших детей. А для меня уготовят куда более страшную участь.
– Может, нам сбежать? – тихим шепотом спросила Хетан. – Под покровом ночи, пока никто не видит?
Тлен опустил руки и, глядя на бурю, блекло улыбнулся. Эта улыбка пронзила Хетан сердце.
– Предлагаешь мне стать трусом, которым я так хочу быть? Поверь, любимая, я очень хочу быть трусом. Ради тебя, ради детей. Нижние боги, да хотя бы ради себя.
Сколько признаний могут так сокрушить мужчину? Еще мгновение назад казалось, что сильнее уже некуда.
– Что ты будешь делать? – спросила Хетан, полагая свое участие во всем это оконченным.
– Отбери мне сотню воинов. Моих злейших соперников и критиков.
– Почему так мало? Разве сотни хватит для боевого отряда?
– Врага мы не увидим; только то, что он оставил после себя.
– Ты разожжешь в них гнев и тем самым привяжешь к себе?
Тлен скривился.
– Любимая, ты меня не поняла. Я хочу разжечь в них не гнев, но страх.
– Можно ли мне идти с тобой, супруг?
– И бросить детей? Нет. Кроме того, скоро вернутся Кафал с Таламандасом. Задержи их в лагере до нашего возвращения.
Не говоря больше ни слова, Хетан спустилась к застывшей толпе. Соперники и критики? Найти их не составит труда. И даже не сотню, а целую тысячу.
Дым от костров серым саваном укрывал погруженный в сумерки лагерь. Сотня воинов, ведомых Оносом Т’лэнном, один за другим быстро растворялись в темноте.
Хетан провожала их с холма. Справа топталось огромное стадо бхедеринов, сбиваясь в кучу перед сном. Хетан ощущала жар их тел и видела вздымающиеся над ними клубы дыхания. Она не ожидала, что скотина будет так спокойна в ее присутствии. Возможно, пробудился древний инстинкт, что присутствие двуногих отгоняет волков и прочих хищников. В чем в чем, а в забое бхедеринов баргасты были весьма деликатны, предварительно отделяя жертву от остального стада.
Так же разделились и сами баргасты, но вовсе не по причине чьего-то враждебного умысла. Нет, это сделали они сами. Мир – самый опасный яд для тех, кто с рождения учился воевать. Кто-то убивал время в праздности, кто-то искал врагов среди ближних. «Воин, направь свой взор вовне», – гласит древняя баргастская пословица, рожденная из горького опыта, не иначе. Еще одно доказательство, что за многие поколения мало что изменилось.
Хетан отвела взгляд от бхедеринов, но колонна уже окончательно растворилась в ночи. Тлен не стал тянуть и сразу пустил воинов скорым маршем, пожирающим лигу за лигой, благодаря которому отряды баргастов сокрушали зазевавшихся врагов. И даже так ее муж мог с легкостью их обогнать. Вот уж на что достойный способ посрамить соперников!
Размышления о сородичах, особенно по соседству со стадом в две с лишним тысячи голов бхедеринов, сбившихся в неподвижную кучу, угнетали, да еще в юрте ждали близняшки. Хетан знала, что в ее отсутствие они не ссорятся – все-таки девочкам нужно внимание, – а потому не торопилась назад. Она еще не отошла от моральной трепки, которую ей задал Тлен.
Ей отчаянно, до боли в груди не хватало общества брата.
Взгляд Хетан привлекло болезненное свечение изумрудных Царапин на юге, которые словно разрывали ночное небо на части. Так легко во всем видеть зловещие знаки – старейшины уже многие месяцы причитали и предостерегали, и Хетан вдруг подумала, а не слишком ли скоро они отвергли эти предостережения, списав их на обыкновенное стариковское брюзжание. Ей сдавило горло. Живущим свойственно считать перемены предвестником катастроф, не видя иронии в том, что перемены неизбежны.
