Но пришел последний сезон, а с ним последняя охота, последняя ночь песен у костра. На следующий год здесь уже никого не было – только ветер носился над полуразделанными тушами, что сохли в провале и становились тугими, как кожа, да цветы пробивались там, где раньше скапливалась кровь.
Оплакивал ли ветер их уход молчаливой песней? Или ждал в ужасе первых испуганных криков забиваемых зверей – и не дожидался? Грезила ли земля о топоте тысяч копыт и мягких лап тенагов? Жаждала ли того, что их останки удобрят почву для ее детей? Или наступившая тишина стала долгожданным успокоением для ее измученной кожи?
Бывали сезоны, когда стада приходили позже. А потом, постепенно, стада перестали приходить совсем. Имассы познали голод. Изнуренные и отчаявшиеся, они отправились в новые земли на поиски пропитания.
Обряд Телланна избавил имассов от естественной и неизбежной кончины, а заодно и от заслуженных последствий собственной расточительности и недальновидности.
Интересно, не найдутся ли среди верхнего слоя костей скелеты имассов? Тех немногих, что пришли сюда поживиться останками прошлогодней охоты – найти на обглоданных тушах засохшие полоски мяса и шкуры, пожевать тягучие копыта. Падали ли они на колени в беспомощности и смятении? Взывала ли пустота в их животе к пустому ветру снаружи, осознавая, что обе эти пустоты суть одно?
Если бы не Обряд, имассы познали бы истинное раскаяние – не как призрачное ощущение, а как неутомимого охотника, который преследует тебя до последнего вздоха. И это, считал Тлен, было бы справедливо.
– В небе кружат стервятники, – произнес баргаст, шедший рядом.
Тлен поморщился.
– Да, Бакал, мы почти на месте.
– Значит, здесь трупы. Все так, как ты говорил. – Воин-сэнан помолчал. – Однако наши поплечники ничего не почувствовали. Ты не нашей крови, Онос Т’лэнн, как ты узнал?
Вечно это подозрение, никуда оно не делось. Оценивающее, настороженное отношение к чужаку, который должен повести могучих Белолицых на праведную, да что там – святую – войну.
– Всему приходит конец, Бакал. Но если знаешь, куда смотреть и как видеть, то понимаешь, что конец не всегда бывает окончательным. И пустота воет, словно раненый зверь.
Бакал недоверчиво хмыкнул.
– Каждый предсмертный вопль когда-нибудь затихает, и остается только тишина. Отзвуков, о которых ты говоришь, не бывает.
– В твоих словах убежденность глухого, который настаивает, будто если он чего-то не слышит, то этого нет. Такие мысли, Бакал, заведут тебя в тупик. – Тлен наконец посмотрел на сэнана. – Когда же вы поймете, что мир не подчиняется вашей воле?
– Я спросил, откуда ты узнал, – произнес Бакал, багровея, – а ты отвечаешь оскорблениями?
– Занятно, что ты считаешь это оскорблением, – заметил Тлен.
– Нас оскорбляет твоя трусость, вождь.
– Я не принял вызов Риггиса и твой, Бакал, тоже не приму. Ни твой, ни чей бы то ни было еще… пока не вернемся в лагерь.
– А когда вернемся? Сотня воинов будет драться за право пролить твою кровь. Да что там сотня – тысяча! И ты думаешь, что сможешь выстоять?
Тлен помолчал.
– Бакал, а ты видел меня в бою?
Воин обнажил подпиленные зубы.
– Да никто не видел! И ты снова уходишь от ответа!
Еще сотня недовольных сэнанов ловила каждое слово их разговора. Тлен не стал оборачиваться. Он не в силах был оторвать взгляд от провала. Можно было бы достать меч, состроить грозное лицо, напугать их криками. Можно было бы погнать их вперед с воплями, глядя, как они мечутся между старинными турами и неосознанно попадают на нужный путь…
…А потом падают с обрыва. Испуганные крики, болезненные стоны, хруст костей и грохот падающих тел – какое нагромождение звуков!
– Разрешишь задать вопрос, Бакал?
– Ну давай, спрашивай – и услышишь, как баргасты умеют отвечать прямо!
– Могут ли сэнаны позволить себе потерять тысячу воинов?
Бакал только фыркнул.
– Вправе ли Военный вождь Белолицых лишить тысячу своих воинов жизни, лишь бы что-то кому-то доказать?
– Ты и с одним не справишься, не то что с тысячей!
Тлен кивнул.
– Вот видишь, Бакал, как трудно отвечать на вопросы?
Он обошел провал по краю и стал спускаться в долину по пологому склону. Будь животные поумнее, они бы тоже воспользовались этим путем, но их гнал страх. Страх ослепляет и оглушает. Страх ведет к обрыву. Страх толкает вниз, к верной гибели.
Смотрите, мои воины, как я побегу.
Вот только боюсь я не вас. Что, впрочем, неважно, поскольку, видите ли, обрыву все равно.
– Кто-нибудь знает, как зовется это треклятое племя? – спросил скипетр Иркуллас.
Разведчик наморщил лоб.
– Торговцы говорят, что это нит’риталы. Их можно узнать по синей полосе поверх белой краски.
Предводитель акриннаев пошевелился в седле, разминая затекшую поясницу. Он так надеялся, что наступили спокойные времена – и тут на́ тебе, война! Неужели он не заслужил покоя? Ему всего лишь хотелось тихо жить в своем клане да играть с внуками в медведя: рычать, пока она с визгом карабкаются на него и тычут кожаными ножичками, куда достанут, потом долго и с наслаждением корчиться в агонии, а когда ребятишки успокоятся и решат, что гигантский зверь повержен – вдруг резко дернуться и со смехом смотреть, как они в страхе разбегаются, оставляя его приходить в себя.
Духи верхние и нижние, Иркуллас заслужил хоть немного пожить в мире. Но нет, вместо этого…
– Сколько, говоришь, вы видели юрт?
В последнее время его память напоминала прохудившийся бурдюк.
– Шесть тысяч, скипетр, может, семь.
Иркуллас хмыкнул.
– Неудивительно, что за месяц они сожрали половину стада уведенных бхедеринов. – Он почесал седую щетину на подбородке, прикидывая в уме. – Выходит двадцать тысяч душ. Верный подсчет, как считаешь?
– Мы наткнулись на след крупного отряда, который ушел на восток где-то день назад.
– Ага, значит, бойцов стало еще меньше… След, говоришь? Баргасты что-то совсем расслабились.
– Скорее расхрабрились, скипетр. Все-таки они уже убили несколько сотен акриннаев…
– Невооруженных и беззащитных торговцев! И от этого они так задрали нос? Что ж, пришло время им схлестнуться с настоящим акриннайским войском, с потомками воинов, которые сокрушили пришельцев-оул’данов, летери и д’рхасилани! – Иркуллас подобрал поводья и повернулся к своему второму командующему. – Гават, пускай крылья в кентер. Как только их караул нас заметит, трубите Сбор. Завидев лагерь, нападаем.
