У Йедана Деррига не было времени на эти игры. Идиотов он чуял с пятидесяти шагов. Он наблюдал их увертки, выслушивал их бахвальство и только недоумевал: неужели нельзя сообразить, что лучше использовать усилия, потраченные на маскировку собственной тупости, чтобы пользоваться теми мозгами, что достались. Если, конечно, подобное вообще возможно.
Слишком многое в обществе направлено на то, чтобы беречь и даже пестовать мириады дураков, в частности, потому, что дураки составляют большинство. И вдобавок существует множество разнообразных капканов, ловушек и засад, которые должны изолировать и уничтожить умных. Никаким, пусть и самым блестящим аргументом нельзя отразить нож, направленный в живот. Или топор палача. А рев жаждущей крови толпы всегда громче одинокого голоса разума.
А настоящую опасность, понимал Йедан Дерриг, представляет тайный обманщик – тот, кто изображает дурачка, а на деле обладает своеобразным умом, нацеленным на немедленное удовлетворение собственных амбиций; и он блестяще использует и глупых, и умных. Именно такие жаждут власти и, как правило, добиваются ее. Ни один гений по своей воле не захочет заполучить настоящую власть, прекрасно зная о ее смертельных приманках. А дурак не удержится во власти надолго, если только он – не подставная фигура; и тогда его власть – только иллюзия.
Собери кучку таких тайных обманщиков – среднего ума, хитроумной злобы и небывалой алчности – и серьезные неприятности обеспечены. Отдельный пример – шабаш ведьм и колдунов, которые до последнего времени управляли шайхами – насколько можно управлять рассыпанным, разобщенным и подавленным народом.
Двигая челюстями, Йедан Дерриг присел на корточки. Рябь слабых волн, огибая мыски его сапог, булькала в следах, оставшихся в мягком песке. Руки Йедана дрожали, мышцы ныли от усталости. Соленый бриз с моря не мог изгнать из его ноздрей вонь.
За спиной, среди грязных хижин на уступе, раздались голоса. Кто-то шел к берегу неровным шагом, спотыкаясь и пошатываясь.
Йедан Дерриг опустил в воду ладони; холодная вода обтекала их, и все, что было ясным, замутилось темными тучами. Он наблюдал, как ласковые волны уносят муть, и мысленно возносил молитву.
Прочь в море
Прочь от берега
Прочь я свободно отпускаю
Пока воды не очистятся
Она остановилась у него за спиной.
– Во имя Пустого трона, Йедан, что ты наделал?
– А что… – сказал он в ответ на ужасное неверие сестры. – Я убил их всех, кроме двух, моя королева.
Она, обойдя его, прошлепала по воде и остановилась лицом к нему; положила ладонь ему на лоб и нажала, чтобы видеть его лицо, чтобы взглянуть прямо в глаза.
– Но… зачем? Ты думал, что я не смогу с ними справиться? Что мы не сможем?
Он пожал плечами.
– Они хотели короля. Чтобы он управлял тобой, а они управляли им.
– И поэтому ты убил их? Йедан, большой дом превратился в бойню! И ты действительно считаешь, что сможешь отмыть руки от того, что натворил? Ты только что убил двадцать восемь человек. Шайхов. Это мой народ! Старики и старухи! Ты вырезал их!
Он нахмурился.
– Моя королева, я Дозорный.
Она смотрела прямо на него, и он ясно видел выражение ее лица. Она считает брата сумасшедшим. Она отшатнулась в ужасе.
– Когда вернутся Пулли и Сквиш, – сказал Йедан, – я убью и их.
– Не убьешь.
Он видел, что разумного разговора с сестрой не получится; не получится сейчас, когда все громче звучат в деревне крики ужаса и горя.
– Моя королева…
– Йедан, – выдохнула она. – Ты не понимаешь, что сотворил со мной? Не понимаешь, какую рану нанес, сделав такое во имя меня… – Она не могла закончить, и Йедан увидел слезы в ее глазах. Но тут же ее взгляд посуровел, и жестким голосом она продолжила: – Теперь у тебя два пути, Йедан Дерриг. Остаться – и тебя предадут морю. Или принять изгнание.
– Я Дозорный…
– Значит, мы будем слепы перед лицом ночи.
– Это недопустимо, – ответил он.
– Дурак, ты не оставил мне выбора!
Он медленно выпрямился.
– Тогда я выберу море…
Она отвернулась и взглянула на темные воды. Плечи задрожали, когда она опустила голову.
– Нет, – сказала она хрипло. – Уходи, Йедан. Ступай на север, в старые земли эдур. Больше не будет смертей во имя меня – ни одной. Пусть сколько угодно заслуженной. Ты мой брат. Ступай.
Она не была тайной обманщицей, Йедан это понимал. Не была она и глупой. При непрерывном противодействии шабаша она обладала гораздо меньшей властью, чем предполагал ее титул. И, будучи умной, Йан Товис, вероятно, была согласна на эти ограничения. Будь ведьмы и колдуны мудрее и трезвее в оценке своих стремлений к власти, все можно было бы оставить как есть. Но их не интересовало равновесие. Они хотели вернуть то, что потеряли. И не проявляли необходимого в данной ситуации ума.
И он убрал их; и теперь власть его сестры стала абсолютной. И понятно, почему она так взбешена. Со временем, убеждал он себя, она поймет, что ей необходимо. А именно – его, Дозорного, возвращение, чтобы он уравновешивал ее безграничную власть.
Ему придется проявить терпение.
– Сделаю, как ты велишь, – сказал он.
Она не желала оборачиваться, и Йедан Дерриг коротко кивнул и отправился на север по береговой линии. Своего коня и еще одну вьючную лошадь он оставил привязанными в двухстах шагах, над линией прилива. В конце концов, один из признаков ума – точное предвидение последствий. Нахлынувшие эмоции могут затопить человека, как быстрый прилив; и он не желал усугублять страдания Йан.
Скоро поднимется солнце, хотя из-за дождя его огненный глаз долго не будет виден, и это хорошо. Пусть слезы туч смоют всю кровь, А вскоре отсутствие двух десятков наглых зарождающихся тиранов свежим, бодрящим ветром овеет шайхов.
В ночном небе – чужаки, и если шайхи надеются выжить в том, что грядет, любую возможность предательства нужно ликвидировать. Окончательно.
В конце концов, это его долг. Возможно, сестра забыла о древней клятве Дозорного. Но он не забыл. И сделал то, что было необходимо.
Никакой радости он не испытал. Удовлетворение было, да, как у любого мудрого человека, который избавился от стаи близоруких акул, очистил воды. Но радости не было.
Он шел вдоль берега; по правую руку земля светлела.
А море слева оставалось темным.
Порой эта грань становится слишком тонкой.
Переступая с ноги на ногу, Пулли смотрела в глубь ямы. На дне копошилась сотня змей – поначалу вялых, но по мере того как день теплел, они начали ворочаться, как черви в открытой ране. Пулли дернула себя за нос, который зачесался, как только она снова принялась жевать губы; нос продолжал чесаться. И она опять задвигала челюстями, грызя жалкие лоскуты, прикрывавшие то, что осталось от зубов.
