Так было, впрочем, до прихода цивилизации. Келланвед положил конец издевательствам. «Государство, применяющее пытки, скатывается в варварство и заслуженно пожинает плоды собственных излишеств». Эти слова якобы произнес сам Император, но Угольку не особо верилось. Уж слишком… грамотно, что ли. В особенности для прокля́того далхонского вора.
В общем, с приходом цивилизации жизнь стала скучнее – так, по крайней мере, брюзжали старики. С другой стороны, они брюзжали по любому поводу. Это последняя работа, на которую способен человек перед естественной кончиной, – своего рода награда за долгую жизнь. Вот Уголек пережить солдатскую службу не надеялась. Она с интересом наблюдала, как стонут и жалуются желторотые новобранцы, а ветераны помалкивают. Может быть, нытье – это удел и старых, и юных; тех, кто еще ничего не видел, и тех, кто повидал все, а потому вечно недоволен?
Целуй подобрала костяшки и бросила их.
– Ха! Попробуй перебить этот расклад, Бадан Грук! Ничего у тебя не выйдет, бедняга.
Бросок, надо признать, вышел весьма удачным. Четыре основных узора, лишь без пары перекладин, и полноценный мост. Для победы Бадану нужен практически идеальный бросок.
– Все, я закончила. Твой ход, Бадан. И не мухлевать.
– Я не мухлюю, – сказал Бадан Грук, собирая костяшки.
– Тогда что это ты прячешь в ладони?
Бадан разжал кулак и скривился.
– На этой костяшке смола! Вот откуда у тебя такие броски!
– Если на ней смола, то это после броска моей сестрицы! – парировала Целуй.
– Худов дух… – Уголек закатила глаза. – Идиоты, мы все здесь мухлюем. Это у нас в крови. Поэтому давайте примем как данность, что никто из нас не сознается в том, что пользовался смолой. Поскобли костяшку и продолжим.
Партнеры покивали, а Уголек постаралась скрыть облегчение. Прокля́тая смола слишком долго лежала в мешочке и все запачкала. На пальцах до сих пор остались отпечатки. Уголек незаметно положила руки на бедра и стала растирать их, как бы согреваясь.
Целуй посмотрела на сестру укоризненно. В Худовой казарме было жарко, словно в печке.
Троица игроков демонстративно не обращала внимание на шаги, приближавшиеся к их столу. Бадан Грук швырнул костяшки – и выкинул шесть узоров из шести.
– Во! Видали? – В широкой улыбке Бадана не было ни капли искренности. – Эй, вы двое, только посмотрите на этот бросок!
Но Целуй с Угольком смотрели на самого Бадана. Шулеры не выносят пристальных взглядов: начинают дергаться, потеть, ерзать на стуле.
– Ну посмотрите! – снова попросил Бадан, но как-то жалобно, после чего обмяк и поднял руки. – Пальцы у меня чистые, девочки…
– Большая редкость, – произнес человек, стоявший рядом с их столиком.
На лице Бадана Грука обида смешалась с невинностью и щепоткой возмущения.
– Вот только не надо так, сэр. Вы видели мой бросок – и пальцы мои тоже видите. Чище некуда. Ни смолы, ни дегтя, ни воска. Солдатам нельзя ходить перепачканными – это подрывает боевой дух.
– Ты так в этом уверен?
Уголек заерзала на стуле.
– Чем можем помочь, лейтенант Порес?
Офицер удивленно вскинул брови.
– Ты ошиблась, сержант Уголек. Я капитан…
– Капитана Добряка нам показывали, сэр.
– Кажется, я приказал вам подстричься.
– Мы подстриглись, – сказала Целуй. – Все отросло. У нас, далхонцев, это в крови. Как там, Голь, «отвращение»? Ну да, точно. Отвращение к дурной стрижке. После нее волосы у нас снова отрастают как лучше. И всегда за ночь, сэр.
– Хорошо, допустим, вы не верите, что я капитан Добряк, – сказал Порес. – Что я не тот человек, которого вам показывали. Но откуда вам знать, что вам показали того, кого нужно? Если, например, показывал лейтенант Порес. Он любитель гнусных шуточек, большой специалист, надо сказать. Он вполне мог решить воспользоваться вашим неведением – это его конек. Как вы говорите?.. Это у него в крови.
– А кого тогда он нам показал, сэр? – спросила Уголек.
– Да кого угодно.
– Постойте-ка, так лейтенант Порес – женщина?
– Нет, конечно, но…
– А рассказывала и показывала нам всех женщина.
– Ну так она запросто могла показать вам на лейтенанта Пореса, раз вам нужно было знать, кто ваш непосредственный командир. Ладно, с этим понятно, – сказал Порес. – Теперь мне нужно проверить, набрали ли вы вес, как приказано.
Целуй с Угольком задрали головы, чтобы получше посмотреть на офицера.
Тот расплылся в широкой улыбке.
– И как именно вы намерены это проверить, сэр? – спросила Уголек.
Улыбка сменилась глубоким изумлением.
– То есть вы считаете своего капитана старым развратником? А, сержант? Надеюсь, что нет!.. Вечером, с девятым колоколом вам надлежит явиться в мой кабинет. В приемной вы разденетесь до исподнего, а потом постучите в дверь. Услышав мой голос, немедленно входите. Все поняли, солдаты?
– Так точно, – ответила Уголек.
– Тогда свободны.
И офицер ушел.
Целуй дождалась, пока он покинет казарму, и спросила:
– Голь, сколько мы еще будем играть в эти игры?
– Только начали же. – Уголек усмехнулась, собирая костяшки. – Бадан, раз уж из-за своей бесхитростности ты все равно в пролете, будь добр, окажи мне услугу. Ну или не то чтобы услугу… В общем, отправляйся в город и приведи ко мне двух шлюх, да чтоб пожирнее и пострашнее.
– Не нравится мне, к чему все идет, – проворчал Бадан Грук.
– Эх ты, – с укором сказала ему Уголек. – Разбрюзжался как старик.
– Что она сказала?
Сандалат Друкорлат закатила глаза.
– Ничего. Только спросила, почему мы так долго ждали.
– Та женщина, Санд…
– Да.
Она остановилась на пороге и грозно посмотрела на трех нахтов, свернувшихся под подоконником. Длинными лапами, черными и мускулистыми, они обнимали друг друга, так что понять, где кто, было нельзя. Из сплетения тел выглядывали три тупоносые головы с бегающими, подозрительно сощуренными глазками.
– А с ними что?
– Похоже, они идут с нами, – ответил Вифал. – Только они, конечно, не знают, куда мы отправляемся.
– Свяжи их. Или запри. Сделай что угодно, муж, только оставь их здесь. С ними же невозможно.
– Это не мои зверьки.
Сандалат сложила руки на груди.
– Вот как? Тогда почему они все время вертятся у тебя в ногах?
– Честно? Понятия не имею.
