– Кому же они принадлежат?
Вифал долгое время разглядывал нахтов. Все трое упорно отводили глаза. Жалкое зрелище.
– Вифал.
– Хорошо. Думаю, это зверьки Маэля.
– Маэля?!
– Ну да. Я, видишь ли, молился ему. И появились они. На острове. Или, может, они появились перед молитвой… Не помню. Но они помогли мне спастись с того острова, а это дело рук Маэля.
– Тогда помолись, чтобы он их забрал!
– Молитвы так не работают, Санд.
– Матерь благослови… – Она вздохнула и ушла глубже в дом. – Собирай вещи. Отправляемся сегодня же.
– Сегодня? Уже темно ведь!
Сандалат смерила мужа тем же взглядом, что и Ринда с Мейпом и Пьюлом до этого.
Ну, темно. Дальше что?
Но и это не самое неприятное. Отвернувшись, Вифал увидел, что нахты следуют за ним, как плакальщицы на похоронах. Их блестящие глазки были полны жалости.
Что ж, когда ищешь сочувствия, выбирать не приходится.
– Если это новый Путь, – прошептал Свищ, – то, думаю, старые мне нравились больше.
Синн молчала. Они уже целый день скитались по этому жуткому миру – может, дольше, – и почти все время она молчала.
Выметенная ветром пустыня простиралась куда хватало глаз. Дорога рассекала ее надвое, прямая, будто копье. По бокам от нее виднелись груды камней – развалины жилищ, остатки сараев или заборов из обожженного на солнце самана. Ничего там не росло, совсем ничего. В воздухе стоял резкий запах дегтя, который доносило, по всей видимости, от столбов черного дыма на горизонте.
Сама дорога была сделана из щебня и, кажется, стекла. Ее усеивали выгоревшие остовы повозок и фургонов, опаленная одежда, разбитая мебель. Тут и там валялись обугленные трупы: ноги скрючены, как корни деревьев, руки похожи на птичьи лапки, рты раскрыты, пустые глазницы смотрят в небо. Вокруг были разбросаны искореженные куски металла, но Свищ даже смутно не мог догадаться, что это.
Горло саднило, в глазах щипало; пронизывающий утренний холод уступил палящему зною. С трудом волоча ноги, Свищ следовал за Синн, а ее тень все удлинялась, превращаясь в вытянутый силуэт, нарисованный дегтем. Свищ как будто видел перед собой женщину, в которую чародейке суждено когда-нибудь превратиться. Он понял, что все больше боится ее – и от молчания становилось только хуже.
– Теперь ты и со мной разговаривать не будешь?
Синн посмотрела на него через плечо. И тут же снова отвернулась.
Скоро снова начнет холодать, а он слишком обезвожен, чтобы вынести очередную промозглую ночь.
– Синн, нужно разбить лагерь, развести костер…
Она хихикнула, но оборачиваться не стала.
– Костер… Да. Огонь. Скажи-ка, Свищ, во что ты веришь?
– Чего?
– Некоторые вещи более реальны, чем другие. У всех так. Но для каждого свое. Что наиболее реально для тебя?
– Нам здесь не выжить, Синн, вот что для меня реально. Нам нужна вода. Еда. Укрытие.
Она кивнула.
– Так тебе диктует Путь. Твоя вера, Свищ, зациклена на выживании. Больше тебя ничего не интересует, да? А если я скажу тебе, что раньше так жили почти все? До того, как возникли города; до того, как люди придумали богатство.
– Богатство? Не понимаю, о чем ты говоришь.
– До того, как придумали себе иную веру. До того, как она стала более реальной, чем все остальное. До того, как за нее стало нормальным убивать других. Или порабощать. Или держать в бедности и невежестве. – Синн бросила взгляд на Свища. – Ты знал, что у меня был наставник – таннойский духовидец?
– Я ничего про них не знаю. Это ведь жрецы из Семи Городов, да?
– Он как-то сказал мне, что непривязанная душа может потонуть в мудрости.
– Чего?
– Становясь мудрее, ты обрубаешь веревки верований, которые тебя держат. Обрубив последнюю, ты отправляешься в свободное плавание. Но широко раскрытыми глазами ты видишь, что плыть в этом океане нельзя. Можно только тонуть. Вот почему самые жестокие религии так стремятся оградить своих последователей от знания. Знание – это яд. Мудрость – бездонна. Невежественные держатся на мелководье. И для каждого таннойца наступает день, когда он отправляется на последнюю прогулку с духами. Он обрубает последнюю веревку, и его душа больше не может вернуться. Когда так происходит, остальные таннойцы устраивают траур по утонувшему духовидцу.
Во рту и в горле у Свища было слишком сухо, чтобы отвечать, да и все равно он не знал, что ответить. Он прекрасно осознавал глубину своего невежества.
– Посмотри вокруг, Свищ. Видишь, здесь нет даров. Взгляни на эти бессмысленные тела и бессмысленные повозки с мебелью. Последнее, что было для них реальным – самым реальным, – это огонь.
Внимание Свища привлек столп пыли, косо взмывающий вверх золотистым пологом. Приближалось нечто большое, чей путь должен был пересечься с дорогой. Что это – стадо? Войско?
– Огонь – это не такой дар, каким ты себе его представляешь, Свищ.
– Но без него мы не переживем эту ночь.
– Нам нужно продолжать идти по дороге.
– Зачем?
– Чтобы узнать, куда она ведет.
– Значит, умрем тут.
– Эта земля, – сказала Синн, – богата воспоминаниями.
Когда войско достигло дороги, солнце уже почти садилось. Колесницы запряжены лошадьми, огромные повозки ломятся от добычи. Воины – темнокожие, высокие и стройные, в бронзовых доспехах. Свищу показалось, что их не меньше тысячи. Среди них он разглядел копейщиков, лучников и кого-то вроде тяжелых пехотинцев – с серповидными топорами и короткими саблями.
Они двигались поперек дороги, как будто не замечали ее, и Свищ вдруг с оторопью осознал, что и воины, и лошади, и колесницы словно подернуты рябью. Это же привидения!
– Говоря о воспоминаниях, – обратился он к стоящей рядом Синн, – ты имела в виду их?
– Да.
– Они нас видят?
Чародейка указала на колесницу, которая сначала прогрохотала мимо, но затем, по указке пассажира, сидевшего за возницей, развернулась и подъехала к ним.
– Вот, посмотри: это жрец. Он нас не видит, но чует. Святость не всегда заключена в местах, Свищ, – иногда она проплывает мимо тебя.
Свищ поежился и обхватил себя руками.
– Прекрати это, Синн. Мы с тобой не боги.
– Нет, не боги. Скорее, – она засмеялась, – божественные вестники.
Жрец соскочил с колесницы. Теперь Свищ увидел застарелую кровь на спицах, а также пазы для боевых лезвий, которые устанавливали на ступицу. Массовый натиск таких орудий превращал любую схватку в кровавое месиво.
