Взгляд его зацепился за кусок металла, идеально вставленного между двумя арматурами, и с глубоко запрятанных воспоминаний будто смахнули ил. Сдерживая всхлипывание, Раутос потянулся к металлу, но затем на сознание вдруг снова налетели тучи. Раутос покачнулся и чуть не свалился с выступа, но Бриз удержала его и рывком оттащила к стене.
– Идиот! Убиться хочешь?
Раутос потряс головой.
– Нет, конечно. Прости. И спасибо.
– Обойдусь без благодарностей. Это был рефлекс. Если бы я подумала, то отпустила бы. Мне плевать на тебя, старый толстяк. Мне никто из вас не нужен: ни ты, ни остальные.
Бриз повысила голос, чтобы последние слова услышали все.
Шеб фыркнул.
– Мне кажется, сучку надо поучить уму-разуму.
Бриз развернулась к нему.
– Проклятие захотел? Ну что, какая часть тела отсохнет первой? Пожалуй, я сама выберу…
– Только попробуй на мне свое колдовство, и я задушу тебя.
Бриз рассмеялась и отвернулась.
– Вот, поиграй с Асаной, раз уж так приперло.
Раутос сделал несколько вдохов, успокаиваясь, а затем двинулся за Таксилийцем, который продолжал обходить сооружение по выступу.
– Это привод, – сказал тот, когда Раутос подошел ближе.
– Что? Как на мельнице? Но тут нет никаких шестеренок…
– Да, как на мельнице. Почти. Шестеренки и рычаги можно спрятать внутри специальных отделений, чтобы туда не попадала грязь и прочее. А что важнее, можно закупоривать отделения и, пользуясь разницей давлений, перемещать предметы с одного места на другое. Это распространенная практика в алхимии, особенно когда такие давления создаются путем нагрева и охлаждения. Я как-то видел волшебное изобретение, которое откачивало эфир из стеклянного сосуда, и свечка внутри гасла. Оно представляло собой насос с магическими знаками, способный высасывать жизненную силу из окружающего воздуха. – Таксилиец махнул в сторону башен. – Думаю, это своего рода гигантские сосуды под давлением.
– А для чего они?
Таксилиец посмотрел на Раутоса, и в глазах у него вспыхнули искорки.
– Вот это я и собираюсь выяснить.
К башням не вели ни лестницы, ни мостки. Таксилиец повел всех назад ко входу.
– Теперь будем подниматься.
– Нам нужна еда, – обеспокоенно и испуганно произнес Ласт. – А еще мы можем заблудиться…
– Перестань ныть, – проворчал Наппет. – Я выведу нас отсюда, глазом моргнуть не успеешь.
– А почему никто, – неожиданно подала голос Асана, – не хочет поговорить о том, что мы увидели в первом зале? Вот от этого вы все бежите. Те… те чудовища… были жестоко перебиты. – Ее глаза пылали, и она запальчиво продолжала: – То, что убило их, может все еще быть здесь! Мы ничего о них не знаем…
– Те чудовища погибли не в бою, – сказал Шеб. – То, что мы видели, – это жертвоприношение.
– Возможно, их заставили.
Шеб хмыкнул.
– Трудно представить зверя, который идет на алтарь добровольно. Конечно, их заставили. Это место заброшено. Чуешь, какой тут затхлый воздух?
– Поднимемся повыше, где не так сыро, – сказал Ласт, – возможно, увидим, есть ли в пыли следы.
– Нижние боги, а землепашец, оказывается, что-то соображает! – произнес Наппет с суровой усмешкой.
– Тогда идемте, – произнес Таксилиец, и все остальные снова двинулись за ним.
Призрак, паривший между ними, – безгласный, наполовину ослепленный печалью, что лилась на него ливнем, – хотел лишь одного: достучаться. До Таксилийца, до Раутоса, да хоть до тугоумного Ласта. Пока спутники бродили по недрам драконьей крепости, на призрака, сотрясая все его существо, лавиной обрушивалось знание.
Призрак узнал это место. Вспомнил его название. Кальсе Укорененный. Обитель к’чейн че’маллей, их пограничная крепость. Огромное тело, лишенное жизни, слепой труп посреди степи. Призрак также знал, что те охотники К’елль пали от руки убийцы Ши’гал. Это значило, что крепость погибла.
Приближалось поражение. Шепчущие напевы под музыку чешуи. Великое войско, вышедшее из этих стен, было истреблено. Остался лишь жалкий арьергард. Стражники Дж’ан должны были перенести Матрону к месту побоища на вечное погребение.
Таксилиец, услышь меня! То, что безжизненно, не обязательно мертво. То, что пало, может восстать вновь. Будь осторожен – очень осторожен – здесь…
Но призрака никто не слышал. Он был вынужден болтаться снаружи, беспомощный, обремененный секретами, от которых все равно никакого проку.
Он знал, как терзается разум Асаны, как хочет вырваться из бренного тела. Освободиться от ставшей бесполезной оболочки. От ненавистной плоти, от умирающих органов, от самого сознания. Она давно знала, что тело – это тюрьма, но теперь оказывалось, что тюрьма разваливается сама по себе, пока не наступает момент для окончательного побега, когда проржавевшие решетки уже не представляют преграды, когда душа может свободно воспарить и направиться к невидимым берегам. Увы, это освобождение также означает, что все составляющие ее самости тоже исчезнут. Асаны больше не станет. А ту сущность, что восстанет из праха, не будут заботить ни живые, ни мир, полный боли, страданий и разочарований. Ею овладеет полное безразличие к прошлому – к смертному пути, который подошел к концу. Такое перерождение казалось Асане слишком жестоким.
И все равно она желала смерти, желала вырваться из своего ссохшегося, рассыпающегося на жалкие кусочки кокона. Только страх удерживал ее – как удержал от выступа в восьмигранном зале и смертельного падения на затерянный в темноте пол. Этот же страх терзал ее и теперь. По этой крепости разгуливали демоны, и Асана боялась того, что будет дальше.
На шаг позади нее шел Ласт – он, как обычно, замыкал колонну. Плечи ссутулены, голова опущена, как будто потолки в коридорах вдруг стали еще ниже. Ласт с рождения привык к открытым просторам и бескрайнему небу, а в тесном лабиринте ощущал себя скованным, почти увечным. От обилия поворотов кружилась голова. Стены, казалось, хотели его сдавить. Он почти физически ощущал на себе вес бесчисленного множества этажей.
Ему вдруг явилось воспоминание из детства. Ласт помогал отцу (еще до того, как их признали должниками и отобрали все, что имело ценность) разбирать сарай за конюшнями. Вместе они отдирали рассохшиеся доски и складывали их в кучу у ограды загона. Работу эту они начали много месяцев назад, и к посевному сезону ее нужно было завершить. К вечеру сарай был разобран, и отец поручил Ласту рассортировать доски по длине и годности.
Он принялся за работу. Следующее яркое воспоминание: Ласт поднимает серую, растрескавшуюся доску, которая лежит еще с прошлого сезона, и видит, что, разбирая сарай, они с отцом раздавили мышиное гнездо. Переплетенный комок травы смят в лепешку и перепачкан кровью и крошечными внутренностями. Лысые розовые мышата расплющены, у каждого выступило по единственной капельке крови. Мыши-родители задохнулись под тяжестью.
