Ласт, присев, рассматривал убитое семейство, словно бог, опоздавший к катастрофе, и плакал. Глупые слезы, конечно. Странник свидетель, дворовые коты ходили упитанные, а значит, мышей было хоть отбавляй.
И все-таки дети чувствительны. Позднее, уже совсем вечером, отец за руку отвел Ласта к скромному кургану на старом участке; этот ритуал они исполняли каждый день после ужина с тех самых пор, как похоронили мать. Там они жгли веночки из травы и сушеных цветов, которые мгновенно вспыхивали, как только их касался огонь. Пламя слепило глаза, и перед ними потом некоторое время ходили круги. Увидев, что сын весь в слезах, отец прижал его к себе и произнес: «Я так давно этого ждал».
Да, город был построен по уму, а стены казались надежными. Едва ли они вдруг обрушатся по неосторожности ребенка, играющегося в бога. Подобные мысли вообще вызывают только злость. Всякому ребенку это знакомо.
Ласт шагал, сжав массивные руки в кулаки.
Шеб почти не сомневался, что умер в тюрьме или был близок к этому – настолько, что тюремный коновал приказал оттащить его тело в известняковый карьер к другим трупам. Жгучая боль от известняка пробудила Шеба из лихорадочного забытья, и он, видимо, как-то сумел выбраться из-под груды наваленных сверху тел.
Он помнил, как это было тяжело. Груз казался неподъемным. В какой-то момент ему даже показалось, что ничего не выйдет, что ему не хватит сил. Он помнил ссадины и мозоли на руках, которыми отчаянно расталкивал тела. И кошмарный миг, когда он выколол себе пылающие от боли глаза, чтобы прекратить мучение.
Но то был горячечный бред, не более. Ведь на свободу он все-таки выбрался. Иначе был бы он сейчас жив? Шел бы бок о бок с Наппетом? Так что, да, он всех обвел вокруг пальца. И агентов Хиванара, обвинивших его в растрате, и адвокатов, которые выкупили его из Утопалок (Шеб наверняка бы вышел из них живым) и отправили вместо этого на каторгу, где, как известно, до истечения десятилетнего срока не доживал никто.
Кроме меня, Шеба Неубиваемого. И однажды, Ксарантос Хиванар, я вернусь и заполучу остаток твоих богатств. Мое знание ведь при мне, так? Ты заплатишь мне за молчание, и в этот раз я не дам себя обдурить. Я еще увижу твой труп в яме с попрошайками. Клянусь перед ликом самого Странника. Клянусь!
На лице Наппета, шагавшего рядом с Шебом, застыла холодная суровая усмешка. Он чувствовал, что Шеб хочет быть главным среди этого сброда. У него сердце гадюки, и сам он плюется густыми сгустками яда. Надо будет как-нибудь ночью завалить его на спину и как следует придушить змея.
Шеб сидел в летерийской тюрьме – Наппет в этом не сомневался. Привычки, манеры, вороватая походка, натертые колени – этого хватало, чтобы знать все необходимое о крысеныше. Сокамерники пользовали его, причем от души. Для таких существовало множество прозвищ: «Рыбный дух», «Скользкие щечки» и так далее.
В итоге Шебу это начало нравиться. Так что все их перепалки с Наппетом были лишь способом выяснить, кто кого первым оприходует.
Четыре года на каменоломнях у гор Синецветья. Таков был приговор Наппету за кровавую расправу, которую он учинил в Летерасе. Его хрупкая сестра терпела бесконечные побои со стороны мужа – какой брат закроет на такое глаза? Правильно, никакой.
Жаль только, что он так и не убил паскуду. Хотя старался. Переломал кости так, что тот с трудом мог сидеть и уж тем более не мог громить мебель и поднимать руку на беззащитных женщин.
Сестра, правда, благодарности не испытывала. Родственный долг, как оказалось, не обоюден. Впрочем, Наппет быстро простил сестру за то, что она его сдала. Она все-таки стала свидетельницей жуткой расправы. Визжала и причитала. Не могла понять, что происходит – впрочем, она с детства особым умом не отличалась, иначе бы ни за что не вышла за этого самодовольного курносого ублюдка.
Как бы то ни было, Наппет не сомневался, что рано или поздно заполучит Шеба. Главное, чтобы он уяснил, кто из них главный. Наппет знал, что Шеб захочет грубости – по крайней мере, для начала, чтобы строить из себя униженного и оскорбленного. В конце концов, они играли в одни и те же игры.
Бриз споткнулась, и Наппет толкнул ее в спину.
– Дура. Хлипкая и никчемная, как и все женщины. Да и выглядишь как какая-нибудь карга. От твоих светлых волосишек несет болотом, что, не чуешь? А мы по болотам вроде не ходили.
Она злобно посмотрела на спутника и поспешила вперед.
Бриз чувствовала запах грязи. Он, казалось, исходил из всех ее пор. Так что Наппет был прав, но это не мешало ей думать, как его убить. Если бы не Таксилиец и, может быть, Ласт, Наппет на пару с Шебом уже ее изнасиловали бы раз или два, чтобы показать, кто здесь хозяин. А после этого уже удовлетворялись бы друг другом.
Когда-то ей рассказывали – Бриз не могла вспомнить, кто и где – историю про девочку, которая была ведьмой, но сама об этом не знала. Которая умела читать плитки еще до того, как впервые увидела их. Но никому в голову не пришло высматривать этот талант в щупленькой светловолосой девчонке.
Мужчины домогались ее даже тогда, когда у нее еще не начались регулы. Не высокие и серокожие (которых девочка боялась больше всего, хотя и не знала почему), а ее соплеменники. Летерийцы. Рабы – такие же, как и она сама. Та девочка. Та ведьма.
И был среди тех рабов один – возможно, единственный, – кто смотрел на нее не с голодным вожделением, а с любовью. С тем самым настоящим, искренним чувством, обрести которое мечтает каждая девочка. Увы, он был безродным, он был никем. Он чинил сети, а после дневных трудов стряхивал с покрасневших рук рыбью чешую.
Какая трагичная ирония судьбы. Девочка тогда просто не нашла свои плитки. Случись так, она бы возлегла с тем мужчиной, и он стал бы ее первым. И то, что она носила между ног, не приносило бы ей боли. Не стало бы причиной извращенных и сладостных желаний.
Однако плиток не было, и она отдавалась другим мужчинам – без любви, просто так, чтобы ею пользовались.
И эти мужчины дали девочке новое имя, восходящее к легенде о Белом Вороне, который подарил людям мечту о полете в виде пера. Подстегиваемые этой мечтой, люди хватались за перо, пытались взлететь – падали и разбивались насмерть. А Ворон смотрел и смеялся. В конце концов, ему тоже надо чем-то питаться.
«Я – Белый Ворон, и ваши несбыточные мечты – мой источник пищи. Неиссякаемый».
Так девочку назвали Пернатой, потому что она тоже обещала, но никогда не исполняла. Бриз не сомневалась, что, найди она плитки, ей дали бы другое имя. Той маленькой светловолосой девочке. Кем бы она ни была.
Раутос, которому только предстояло узнать свою фамилию, думал о жене. Пытался вспомнить хоть что-то из их совместной жизни – что-то кроме позорных последних лет.
Мужчина берет в жены не девушку и не женщину. Он берет в жены обещание, сияющее нетускнеющей чистотой. Иначе говоря – сладостной ложью. Причем обман этот вполне доброволен. Обещание очень простое и доступное пониманию твердоголовым юношам: текущее мгновение будет длиться вечно, огонь страсти не угаснет, плоть не увянет, а любовь в глазах не померкнет. Все это, конечно же, иллюзия.
