Обнимаю тебя очень крепко. Прошу твоего благословения, милый Папа.
Твоя дочь Марья.
Кутаис
17 марта 1917 г.
Милый Папа
Не умею тебе выразить, как я чувствую и переживаю все вместе с тобой и болею душой за свет и истину, а вокруг столько гнусности. Рада буду, когда вы уедете из Петрограда. Под кровом Преподобного тебе будет легче. Сколько, сколько я об этом думала и думаю теперь и все понять не могу. Как это столько времени не смогли и не захотели понять душу народную. И вот страна вся отшатнулась от него (Николая II) и он остался один с двумя погубившими его женщинами. Читаешь газеты, поглощаешь все что пишут, хотя и страдаешь от этого и кажется будто заматывают тебя всего в невыносимую паутину ужаса. Но тогда я опять вижу перед собой Видение, руку Ангела, сложенную крестом и поднятую высоко над головою и огненный крест на схиме Ангела. И странно, я не вижу больше страшного в своей скорби лица Ангела, ни его нечеловеческих слез, исполненных мольбы. Я только вижу крест на голове горящий и огненный. Неотвратимый рок привел нас всех к бездне, сплотимся все вокруг креста, который один победит бездну и в нем одном вся наша сила и утешение. Делюсь с тобой и Мама тем, что поглощает меня столько времени. Но прошу вас сохранить это при себе. Я не имею права делать разговора из того, что я видела, потому что я слабый человек с бесконечными падениями. Пока грозно сбылось все то, что было мне предсказано.
Ты пишешь о словах Шульгина и я прочла их с тем же грустным, что и ты, с утешительным сознанием того, что я не ошиблась и не осквернила себя осуждением, потому что, читая отречение (Николая II), впервые за все царствование почувствовала трепещущую душу и поняла, что это написано никем другим, как им самим. Прочтя наконец настоящее описание того, что было, я вынесла отрадное впечатление, несмотря на всю горечь, всю бесконечную и глубокую обиду. Да простит ему долготерпеливый Господь весь ужас холода непонимания и упрямства.
Варенька впервые встала. Саша сдает сегодня последние дела. Не могу не сказать, что отношение встречаешь поразительное. Все убеждают никуда не уезжать отсюда и здесь выжидать для Вареньки возможности отправиться на север. Даже Гегечкори крепко пожал руку Саше, сказал: «Я надеюсь, что вы поверите, что я говорю искренно. Переждите здесь, могут начаться аграрные беспорядки!» Справедливость и правда нашли отклик даже в противниках. Нельзя не отметить отрадность этого явления, теперь в особенности. Четыре человека выбраны от Комитета управлять губернией, пока не получится назначения губернатора на это место. Городской голова, Гегечкори и еще два, не знаю как их по фамилии.
Обнимаю тебя очень крепко. Рада буду, когда вы переедете в Михайловское. Прошу горячо твоего благословения. Благодарю тебя всем сердцем за твои письма. С ними стало так бесконечно легче на душе. Я знала, что делаю безумную попытку, послав вам телеграмму. Но не могла не сделать этого, в особенности получив вдруг прорвавшуюся ко мне в 2 дня телеграмму доброй Марьи Алекс. Ее отклик перекинул вдруг будто мосток на этом бесконечном расстоянии в самое тяжелое время полной и беспросветной неизвестности. Храни вас Господь…
Твоя дочь Марья.
Дочь села в кресло рядом с отцом, они обнялись. И только сила воли удержала слезы в глазах обоих.
Разрозненные мысли и события, происходившие в Наугольном доме
Дворянство наше представляет явление, точно, необыкновенное. Началось оно не насильственным приходом, в качестве вассалов с войсками… началось оно у нас личными выслугами перед царем, народом и всей землей, – выслугами, основанными на достоинствах нравственных, а не на силе… Дворянство у нас есть как будто сосуд, в котором заключено это нравственное благородство, долженствующее разноситься по лицу всей русской земли затем, чтобы подать понятие всем прочим сословиям, почему сословие высшее называется цветом народа.
Н. Гоголь
Сергей Дмитриевич – глава семьи – оставался непререкаемым авторитетом для окружающих. В то же время не порывал связи с дорогими ему людьми. В числе их, конечно, была вдова любимого императора Александра III. Мария Федоровна в это время пребывала в Крыму и, надо сказать, столкнулась с новыми, немыслимыми нравами. Матросы заходили к ней без стука и, полуодетой, задавали вопросы. Если бы только это ужасало ее! Она страдала за страну, которой поклялась служить, за внука, царевича Алексея, за Ники.
Зная о дружбе графа с ее матерью, Ксения Александровна, сестра Николая II, в самый разгар революции написала письмо на Воздвиженку.
Великая княгиня Ксения писала С. Д. Шереметеву:
7 окт<ября 1917 г.>
Дорогой Граф Сергей Дмитриевич!
Сегодня Феликс Ю<супов> едет в Москву, и я пользуюсь случаем, чтобы Вам написать. Все, что Вы пишете, нас глубоко тронуло, и мама и я Вас от души благодарим за Ваши письма. Она Вам напишет с следующим случаем.
Сил нет видеть, куда толкают бедную, истерзанную Россию и как все гибнет, и все, чем она гордилась, поругано, втоптано в грязь. А войска? Что сделали с нашей несравненной армией эти изверги, как ее развратили и отравили – разве не понадобятся года́, чтобы ее снова привести в порядок? Так все больно и горько! Понимаю, в каком настроении и состоянии Вы должны быть и как Вы должны страдать. Но мы все страдаем теми же страданиями и понимаем и сочувствуем друг другу.
Когда началась корниловская история, нас окончательно заперли в Ай-Модоре, никто не имел права выезжать и к нам никого не впускали. Это продолжалось недели три, но в таком положении мы находились уже несколько раз, так что мы к этому привыкли и ничему больше не удивляемся!..
Из Тобольска мы получаем изредка письма, и на днях мама получила письмо (по почте) от Ники. Можете себе представить, как это ее взволновало, и после этого она несколько дней не могла придти в себя и нервы совсем разошлись. Хочется верить, что еще не все пропало, что когда-нибудь наша бедная Россия снова оправится и будет тем, чем была, но какой ценой?! Вот что страшно.
Из воспоминаний Е. П. Шереметевой-Голицыной:
«После революции „за заслуги перед Россией“ Шереметевым некоторое время разрешили жить в доме на Воздвиженке. Огромная семья обосновалась в единственном, оставленном им большевиками, родовом гнезде.
Сергей Дмитриевич, его жена, Екатерина Павловна (в девичестве Вяземская), двоюродный брат Борис Шереметев с женой Ольгой Геннадиевной и дочерьми Ольгой и Елизаветой».
Ольга Борисовна в дни войны (1941–1945) дежурила на крыше, тушила зажигалки. А в ее мать, стоявшую у входа в дом, убило осколком бомбы.
Автору этой книги довелось бывать в Воздвиженском доме после войны, в студенческие годы. (Там жила семья нашего студента, сына красного профессора В. Ф. Переверзева.)
