«Кроме вышеперечисленных, в доме жили дети Сергея Дмитриевича: Павел Сергеевич, Анна с мужем, Сабуровым, Елена, вдова Петра Сергеевича и со своими семью детьми и все те, кому некуда было деться в эти страшные годы. Жили голодно, но дружно».
Елена Петровна Голицына (в девичестве Шереметева) рассказывала:
«Сперва наша семья жила в угловой гостиной, выходившей на балкон. Спали кто на диване, кто на походной. Братья поместились где-то в другом месте… Дед жил наверху, вниз не сходил, болел…
Однажды с парадной лестницы открывается дверь, и врывается человек в черной кожаной куртке, с поднятым наганом: „Руки вверх!“ – и за ним еще люди. Все остались сидеть и подняли руки. К деду поднялись, но он уже был сильно болен. Обыск шел всю ночь… У тети Марьи Гудович было много драгоценных вещей, они брали и клали в свои карманы…»
Елена Петровна Голицына жила в Дмитрове, а доживала свой век в квартирке на первом этаже хрущобной пятиэтажки в районе Петровско-Разумовского вместе с дочерью Еленой Владимировной, ее мужем – Андреем Владимировичем Трубецким и пятью внуками. Когда домочадцы что-нибудь теряли, она утешала их – «в революцию у нас больше украли». Мол, разве ж это горе?..
В настоящее время особняк Шереметевых, переживший пожар 1812 года и реконструкцию 1990-го, по настоянию заказчика – Вольного экономического общества – полностью потерял свой облик.
…Как там было не вспомнить Татьяну Шлыкову, подругу и наперсницу Параши, умевшую развеселить даже литераторов. Она присутствовала при той помолвке-свадебке, а еще там был забавный Джакомо Кваренги, несколько несуразный, некрасивый, но истинный друг графа и, кажется, тоже влюбленный в актрису.
Таня любила стихи Жуковского, была дружна и со слепым поэтом Козловым (по ее рассказам он написал поэму о Наталье Борисовне, «страдалице сибирской»). Она могла прочитать строки Жуковского «Как одна старушка ехала верхом и кто сидел впереди» – как же это, батюшка, ежели она была одна, кто ж мог сидеть впереди?
А Александр Сергеевич, портрет которого писал в Фонтанном доме Кипренский, – могла ли она не разговаривать с поэтом, и не ее ли именем воспользовался Пушкин, когда писал о своей Татьяне? (А «Барышня-крестьянка», как мне думается, – это перевертыш истории Графа и русской Золушки.)
Иногда граф, взяв трость, отправлялся на Никитскую улицу, там близ консерватории было синодальное училище, хор мальчиков. Им руководил композитор Кастальский, который, как ни странно, старался найти общий язык с новой властью и вместе с тем отстаивал церковное пение. Старые педагоги беспощадно критиковали Кастальского, но он не сдавался. Ходил к Луначарскому, Дзержинскому. О первом Ленин отзывался грубо: называл фигляром, пьяницей, но уточнял: Луначарский нам пока нужен, он умеет уговаривать людей.
Чем ближе к осени, тем чаще раздавались выстрелы, и это пугало особенно музыкантов, даже Кастальского. Говорили, что внезапные да еще ночные выстрелы так испугали композитора Гедике, что он забился в угол и не желал вылезать оттуда.
На той же Никитской улице жил Бердяев, мыслитель и философ. В его квартире шли споры, является ли Ленин антихристом или нет? Надо ли бояться революции, о которой мечтали. Бердяев посмеивался над пугливой прислугой, а выстрелов старался не слышать…
В этом гигантском, с пристройками, Наугольном доме кого только не бывало! И граф Сергей Дмитриевич в те безотрадные дни находил утешение в воспоминаниях о минувшем… Здесь поблизости на Поварской жил Алексей Шереметев (Поварской). Сюда вселилась Надежда Николаевна Шереметева после разгрома декабристов. Она замешана в нем? И Тютчевы попросили ее удалиться из их особняка в Армянском. Что предложил Прасковье сын Дмитрий? Он, конечно, по доброте своей пригласил Алексея с семьей на Воздвиженку… Правда, сам Сергей Дмитриевич через некоторое время покинул любимое Покровское и перебрался в Михайловское.
О, эти тайны аристократических семейств! Надо и царю быть верными, надо и свою честь соблюсти. Шереметевым, кажется, это удавалось. Вот чем хорош был Наугольный дом графа в ту смутную пору…
…Граф безупречен? Он – совершенство? Но вокруг его персоны тоже ходили «злые ехи». И не раз мне приходилось слышать во Введенском диковенные легенды.
…Каждый по-своему прощался с привычной жизнью. Правы те, кто продолжал начатое дело и старался не обращать внимания ни на ночных болванчиков на ходулях, на ночные обыски, на бандитские наскоки…
Художники, чувствуя конец эпохи, торопились запечатлеть Время, Роковое, конечно. Художник Нестеров в самые горькие дни обратился к холсту с названием «Христиане» (или «Душа народа»). Корин преследовал иноков и монахов, арестованных или приговоренных… Он писал цикл «Уходящая Русь»…
Изумительно держались аристократы – они делали вид, что ничего не произошло. Ведь «бог сохраняет все», так может быть? Проходили годы, но слухи не утихали, росли и ширились. Кто-то даже пустил слух, что «этот старый граф» был когда-то таким ловеласом, что ай-яй-яй…
Однажды (уже в 50-е годы) мне довелось сидеть за одним обеденным столом с весьма пожилой дамой (это был в санатории «Введенское», да в той самой усадьбе Гудовича!). Вероятно, эта старая дама (вполне схожая с «Пиковой дамой») в библиотеке читала мои книги и, может быть, оттого села за наш стол. Я отправилась на прогулку, и она весьма странно заговорила. И о чем! О Париже, о матери-белошвейке, о Медоне, куда приезжал граф Шереметев… Говорила путано, торопливо… что у белошвейки родилась девочка и… эта девочка и есть она… почти «Пиковая дама».
Женщины в роду Шереметевых – особая часть истории – Наталья Борисовна, преобразившая князя Долгорукого… Прасковья Ивановна, вылечившая от недугов Николая Петровича… Да и Елена времен Грозного… И даже Надежда Николаевна… Однако говорливая старуха явно не из того рода… Кстати, на следующий день она так и не появилась в столовой…
Кстати, Прасковья стала кумиром всего семейства. Когда Василий Шереметев пошел на фронт в 1941 году, он повесил на шею изображение ее и верил, что останется жив… Так и случилось…
Между прочим, князь Николай Владимирович Оболенский, благодаря которому вышла моя первая книга, с трепетом душевным достал письмо прадеда и дал мне почитать. Вот несколько строк из него: «Любите друг друга, помогайте друг другу; будьте дружны, независтливы; уступайте всегда старший младшему, сильный слабому… Никогда не судите действий наших, ни слов, ибо детям не судить родителей, и вы этим только грех на душу примете… Смотрите за собой строже, чтобы и вас не судили; делайте всем то, что бы вы желали, чтобы вам делали. Помогайте нищему и нуждающемуся столько сил ваших и возможностей будет; доброе слово и ласковое нуждающемуся и то помощь…»
Говоря об отношениях в дворянских семьях, Николай Владимирович высказывал интересное наблюдение: письма его брата с фронта (1943 г.) удивительно перекликаются с письмами бабушки, написанными в прошлом веке, хотя он никогда ее не знал, не видел. Вот что значит звучащая струна рода… Долгое эхо…
