Это был писатель Борис Шергин. Его своеобразные сказки сейчас превратились в знаменитые мультфильмы, а тогда он был никому не известным то ли сказителем, сказочником, то ли писателем-оригиналом. Язык его особенный: «Зима пошла на извод, наш Лёвушка – вовсе на исход. А свою принцессу всё успокаивает: здоров да благополучен… она сама является как майский день! И, знаете, действительно принцесса!..у Кати, кроме добродетелей, ничего в лице не выражалось. И одета просто, но с громадным вкусом: во всё белое и во всё чёрное…»
Свадебный обед кончился. Впереди – их свадебное путешествие. Конечно, в Петербург. Их провожало немало народа. Елена была в светло-сером платье, Владимир – в морском, темно-синем, надевавшемся через голову бушлате… Это была самая поэтичная свадьба из всех, какие приходилось повидать Сергею Михайловичу Голицыну.
Третий звонок. Последние объятия, поцелуи. Поезд тронулся – и всем стало грустно… Но – как писал Борис Шергин? «Не печалуйся, друг», «Отставь кручину», их ждет счастье, любовь, а «Любовь сильнее смерти».
В 1925 году Владимира Голицына арестовали в первый раз, но вскоре освободили. С 1926 года он занимается иллюстрированием журналов и книг: А. Новикова-Прибоя «Пленники бездны», А. Коваленского «На моторной лодке» и др. В том году его снова арестовывали, но по ходатайству П. П. Кончаловского, В. А. Ватагина, С. Меркулова и А. Щусева освободили.
С 1927 года он сотрудничает в журналах «Всемирный следопыт», «Кругосвет», «Пионер», «Знание – сила», изобретает детские настольные игры. Совершает поездку в Белозёрский край: Кириллов, Ферапонтово, Белозёрск.
В 1928 году, по заданию редакции журнала «Всемирный следопыт», Владимир Михайлович путешествует с писателем В. Ветовым (В. Трубецким) по полуострову Мангышлак, в 1929 году объезжает рыбные промыслы Азовского моря. В 1930 году редакция журнала «Борьба миров» командирует его в район г. Керчи. Он служит матросом на шхуне «Друг жизни».
Между тем в новой, советской, системе, в бюрократии расправлялись и удлинялись щупальцы НКВД. Если хочешь восстановить свои права, перестать быть «лишенцем», «вредным социальным элементом», князем из бывших – подавай и подавай документы, отвечай и отвечай на десятки вопросов.
«Изо всех нас мой брат особенно ненавидел унизительные хлопоты, когда приходилось заполнять анкеты, отвечать на вопросы. Несмотря на постоянные удары судьбы, он продолжал гордиться своим княжеством, из-за которого и получал эти удары. Он очень страдал, но тайно, а для людей всегда оставался остроумным, неунывающим, даже веселым.
Вот почему в относительно более либеральные годы – 1925–1928 – он так и не удосужился вступить в профсоюз РАБИС, то есть оформить свое положение юридически. Ведь тогда на общем собрании ему пришлось бы отвечать на вопросы не только дружеские, но и враждебные. Когда пришел вызов в городскую комиссию, он уперся: „Не пойду! Ну их ко всем чертям!“
Отец, мать, жена уговаривали, наконец уговорили его пойти.
Потом он со всегдашним своим остроумием при нашем общем хохоте рассказывал, как его вызвали. А заседала комиссия в углу главного зала Моссовета, бывшего генерал-губернатора Голицына…
Владимир показывал свои иллюстрации к Новикову-Прибою, обложки „Всемирного следопыта“. Ему задавали такие вопросы:
– Почему вы не были в Красной армии?
– Вот ведь, – восклицал Владимир, – в ГПУ спросить не догадались, а тут спросили!»
Его обвинили в уклонении от военной службы во время Гражданской войны, а он тогда работал в океанографической экспедиции на Кольском полуострове, – как доказать, что ты не был дезертиром?
Владимиру было особенно тяжело – ведь он еще жил идеалами чести, верности.
Ходил он зимой во френче Михаила Осоргина (тот стал священником), в валенках. Когда издалека приезжали родственники, знакомил их со своей женой, и те шептали: «Хороша, ох хороша Шереметева, даже в холщевом платье!» Рассказывали, что однажды ее соседка, видя, что та ходит в одной и той же юбке, подарила ей ситцевое платье. Заплатить соседке было нечем, и в отсутствие соседки она вымыла все полы в квартире.
Елена была приветлива, даже весела, хотя жила в постоянной тревоге за своих близких: кто сидел в Бутырках, кто работал на канале Москва – Волга, кого арестовывали, а потом отпускали.
2
Увы, в 1929 году Шереметевых выселили из дома на Воздвиженке.
Распродано, растащено имущество, накопленное столетиями. Перегорожены комнаты, дом превратился в муравейник – сотни новых жильцов вселились в комнатушки. Из Шереметевых во флигеле живет одна лишь Ольга Борисовна с матерью и сестрой. Не слышно звуков скрипки и рояля… Затихло музыкальное эхо, без которого немыслима эта семья. Двор не метен. На окнах ситцевые, марлевые занавески. На лестницах темно. Львовское творение поблекло – его давно не красят, не подновляют.
Вспоминали прежних обитателей, а еще – детство. На Рождество, на Пасху собирались вместе и отмечали праздники.
…Владимир и Елена поселились в «богоспасаемом» городке Дмитрове. Как это случилось? Однажды Владимир ехал из Москвы поздним поездом и проспал остановку Хлебниково. (Кстати, Лобня и эти земли принадлежали ранее Шереметевым, и когда поблизости создавался аэродром, ему дали имя «Шереметьево». Я знала даже одного летчика с такой фамилией – в отличие от графской линии, в фамилии появился мягкий знак.)
Голицын вскочил, выбежал из вагона и – увидал вдали купола, земляной вал, церковь… Весь день он провел в этом чудесном городке – и влюбился в него. Уговорить ласковую Елену, родственников поселиться в Дмитрове не составило труда.
Когда в 1931 году туда приехал больной, истощенный тропической малярией будущий писатель Сергей Голицын, ему предстала такая картина:
«В большой комнате с помощью шкафов была устроена перегородка, за нею спали Владимир и Елена и стоял его письменный стол. Другой стол, большой обеденный, находился в главной комнате, в двух маленьких жили трое их детей – Еленка, Мишка и Ларюшка, а также мои родители и мой дед. Тетя Саша с двумя моими младшими сестрами Машей и Катей помещались в маленькой комнате в соседнем доме.
По всем стенам были развешаны портреты предков. Гости, когда приходили, поражались ценному собранию, столь неожиданному на стенах ветхого домишки…»
Однако никто не продавал те картины, чтобы устроить новое жилище, приобрести приличную одежду. Пожалуй, только в Пасху столы наполнялись яствами. Елена пекла куличи, хозяйка и дети прихорашивались, все красили яйца (разумеется, так, чтобы не видели посторонние). И радость наполняла комнату. Елена рассказывала о комнате в Фонтанном доме, где жила Жемчугова-Шереметева. А Владимир рассказывал о петровских сподвижниках, и в том числе о Якове Брюсе, который видел «сквозь землю», угадывал залегание пород, был «рудознатцем». Это увлекло старшего сына Елены – Михаила, и, кончив дмитровскую среднюю школу на два года раньше Иллариона, он поступил в Геологоразведочный институт. (Когда мы встретились с Михаилом Владимировичем и его милейшей супругой – в 1980-е годы, – он был уже профессором, автором нескольких книг и академиком.) Так бывшие князья, аристократы не только не похоронили своей фамилии, но приумножили и укрепляли династию.
