Наталья слушала бабушку, а виделись ей черные ласковые глаза, сухие и горячие руки, и словно чувствовала она жар, исходящий от них.
– Дай Бог, чтоб Иван Алексеевич хоть малость взял от Якова Федоровича, сродника своего! – вздохнула Марья Ивановна. – Боярд был Яков Федорович! Самому Петру противоборство оказывал, воле его перечил, ежели то к пользе народной, к интересам государевым… Бывало, вкруг Петра одни похвальные вопли стоят, а он, Яков Федорович, свое: не можно, мол, такой указ подписывать, да и все тут! Или просто в молчании пребывает. Когда дело царевича Алексея разбирали, он напрямую сказал: не можно царевича судить, Русь стояла и стоит на древних обычаях, и в одночасье их не изменишь. Не можно топором рубить, лучше ослабу дать, да и покончить со всеми розысками… Он и в Париже, и в Варшаве живал, а расцветал, сказывал мне, только в Москве…
Возду́х и пяльцы лежали недвижимо на коленях.
Глядя на посветлевшее, помолодевшее лицо бабушки, Наталья вдруг догадалась:
– Да ты любила его, бабушка! Вправду любила?
Марья Ивановна отчего-то рассердилась.
– Ежели он землю возле красавицы церкви целовал, как его не любить-то? Только никто, ни муж, ни дочь моя о том не ведали, а я… – Она взглянула на киот, перекрестилась. – Прости меня, Господи!
– Простит, простит тебя Господь! – воскликнула Наталья. – В любви разве кто виноват?.. – Понизив голос, решилась: – А Иван Алексеевич не похож на дядю своего?
Ранние петербургские сумерки прокрались в комнату.
– Иван-то Алексеевич? – вздохнула бабушка. – Ох, далеко, должно, ему до Якова Федоровича.
– Отчего?
– Одно слово – фаворит. Все ему дозволено, а сам еще молод, без понятия… Феофан Прокопович его ругмя ругает. Шалун, охальник! По ночам на коне скачет, людей будит, да и драться горазд…
«Неужто? – изумилась про себя Наташа. – Да как же так? Ведь добр он, бросился на помощь…» Охальник? А что же она-то? Сразу прильнула к нему?.. Ой, как неладно!
– Впрочем, языки людские злы, откуда сведать правду? – Марья Ивановна зажгла свечу, подвинула ее ближе к внучке. – Одно говорят, а иное – в деле… От нынешних-то, молодых, я отстала, все они мне хуже наших кажутся… Про Якова-то Федоровича, смотри, никому не сказывай, я только тебе, а ты помалкивай… – закончила Марья Ивановна, прикрыла глаза: то ли погрузилась в воспоминания, то ли уснула.
Грезила и Наталья – зеленый мундир, горящие на морозе щеки, брови-полумесяцы, губы на ее руке… И, как бы сбрасывая наваждение, встрепенулась, рассердившись на себя. Что она, ума лишилась? Как могла глаз не отвести, руки не отнять? Матушкины заветы позабыла. Обещала фамилию свою высоко держать, а доверилась первому встречному, оттого лишь, что он галант… а ну как слух пойдет, что Шереметева графиня, дочь высокородного господина, честь свою позабыла? Князь на руках ее нес, а она балясы с ним разводила… Беда, коли до братца сие дойдет… Ведь Петруша – всему дому господин.
4
…Иван Долгорукий поссорился со своими родственниками и, раздосадованный, громко стучался в дом, где остановился старинный его знакомец польский князь Сапега. Вскоре оба они, опорожнив не одну и не две бутылки вина, брели по Тверской…
Шли обнявшись, громко восклицая и шатаясь, впрочем, ничуть не теряя ориентиров и не ступая в грязь и лужи.
Долгорукий жаловался, что нет у него никакой свободы, что заели сродники, опутали сплетнями, слухами, женить желают по своей воле, а у него имеется «коханка», «лазоревый цветок», да, видно, недоступна ему… Сапега же, зная, что царь в Москве и будет великая охота, все больше переводил разговор на то, чтобы фаворит взял его с собой на охоту.
Свернув на Моховую, молодцы забрели в переулок, где стоял храм Воскресения Словущего, и Долгорукий вдруг загорелся:
– Зайдем! Примета у нас имеется: ежели выстрелить в церкви, так на охоте будет удача.
– Я так разумею, что холостым? – уточнил, мотая головой, Сапега.
– Ясно! – неверной рукой открывая железную дверь, отвечал Иван.
В тот неурочный час в церкви было темно и пусто, лишь несколько старушек жались по углам. С испугом обернулись они на топот. Впрочем, вошедшие перекрестились, чинно сняли головные уборы, но вместе с ними стянули и парики. Тени заметались по стенам, свечки задрожали в руках прихожанок, на лицах – испуг… Когда же князья достали пистолеты и стали целиться в окна, старушки зашептали: «Свят, свят…» и шарахнулись в боковые приделы.
Священник, узнав всемогущего фаворита, тоже поспешил скрыться в алтаре. И только пономарь по-прежнему монотонно читал Псалтырь. Читал он даже тогда, когда раздался выстрел. Глухо ухнуло, будто ударило палкой, и от этого звука подгулявшие молодцы пришли в чувство и бросились вон из церкви.
Однако долго еще той ночью то в одном, то в другом дворе раздавались их голоса, долго еще своевольничали они да ерничали.
Вот какого человека полюбила Наташа Шереметева, дочь знаменитого фельдмаршала.
Характер его не из легких
…Лето кусковское догорало. Давно отцвели яблони и вишни, созрели ягоды, и было наварено видимо-невидимо всяких варений, а глиняные корчаги и деревянные кадушки полны разносолов – от рыжиков до нежинских огурцов.
Кусковские обитатели ждали в гости Петра II с царским двором, но их все не было. Наталья бродила по аллеям парка, перебирая в памяти прошедшее, тоже горя в нетерпении: приедет ли царь, а с ним, конечно, и Иван Алексеевич. Наконец прибыл ее братец и сообщил: вот-вот будет на Москве царский двор.
На другой же день назначил он у себя прием, пригласив соседа, князя Черкасского. Выбрал самый уютный уголок парка, велел расставить там столы. Музыкантам приказал схорониться в кустах, за липами и быть готовыми по первому знаку музицировать. Стол сервирован с полным блеском – чего там только не было! Синие и розовые затейливые вазочки с земляничным и малиновым вареньем, белые фарфоровые корзиночки, рыбнички, салатницы, глазурованные миски и чашки, фаянсовые петухи. Пироги с абрикосами отливали шафрановыми боками, а заграничные конфетки в виде рогатых чертенят были доставлены прямо из Амстердама; даже ананасы раздобыл по такому случаю Петр Борисович.
Именитый сосед князь Алексей Михайлович был высок ростом, дороден, двигался степенно, говорил с важностью, однако вид у него был немного потешный: огромный живот, длинная шея, выпяченная нижняя губа при отсутствии верхней, ноги тонкие, за что имел прозвище Черепаха. Выдвинулся Черкасский еще при Петре I, был членом Верховного тайного совета и слыл человеком осторожным, изворотливым.
Прибыли супруги Лопухины – приятели Марьи Ивановны. Княгиня Лопухина была приверженкой старой моды, одевалась на русский манер: вместо роброна – сарафан, вместо мантильи – душегрейка, а закрытое платье вышито русским жемчугом.
Молодой Шереметев красовался в красной фризовой куртке с серебряным шитьем, отделанной кружевами оливкового цвета, в черных туфлях.
