Медленно брела Наташа по аллее, пребывая во власти противоречивых чувств. То вспоминала она князя, то сердилась на себя: да нет, не нужен, ненавистен ей Долгорукий!.. Вспоминала, что говорила ей Варя Черкасская, как Долгорукий явился к Трубецкому со своей собакой, та облаяла хозяина, не дав ему подняться с места, а тем временем Иван с княгиней Трубецкой удалился в дальние комнаты. «Так отомстил он дяде Никите за клевету!» – горячилась Варя. «Да за что же? Что он сказал про князя?» – вопрошала Наталья. «Да, видно, злые „ехи“ распускал, язык у дяди Никиты злющий, медом не мазан!» – уверяла Варвара… И снова Наталья жалела князя: «Ах, Иван Алексеевич, зачем вы так неосторожны? Свет болтлив, злоязычен, говорят гораздо более того, что есть на самом деле… Петруша как велит? Мол, не спорь с царем и с веком – и будешь цел, здоров, а вы?.. Петруше ссора ваша – поперек горла, ведь Трубецкой родня Черкасским. Это Варя добрая душа, а отец ее не простит, и братец мой взъярится на вас…» И тут же, спохватившись, графинюшка одергивала себя: ведь дерзок, амуры строит, в церкви стрелял, в тщеславии пребывает… – нельзя о нем думать!
От берез и кленов шло золотистое сияние – и солнца не надо. Пятна снега на земле слепили… Белое и золотое – красиво! Кленовые листья на белом снегу. Лист – как широкая открытая ладонь… На шубейку ее синего бархата упал дубовый лист. Наталья взяла его и долго разглядывала – на что похож, с чем сходен?.. Скрипка? Или альт?.. Ах, музыка, любимое занятие Шереметевых и Черкасских! Инструмент лишь умелым рукам подвластен, «неслух» коснется скрипичных струн – один скрип получится, а ежели приезжий итальянец-музыкант тронет смычком – запоет она человеческим голосом. Слушаешь, и каждый человек тебе будто друг сердешный… Не так же и любовь? Гневливого укротит, плачущего успокоит, робкого ободрит… К примеру, как у них с Долгоруким. Ой, да что это она опять о ненавистном думает?..
В этот момент в конце аллеи показался человек. Идет, шагает в ее сторону. Ой, батюшки, да никак?.. Подбежала к Наташе борзая собака, ткнулась острой мордой ей в руку. Машинально гладя ее, не отводила девушка глаз от фигуры в зеленом кафтане, которая скорым шагом приближалась к ней.
Через минуту он был уже рядом. Она потупила взор, но исходила от Ивана сумасшедшая радость, Наталья чувствовала ее всем своим существом. Ничего не говоря, тихо пошли они по аллее.
А потом то ли от смущения, то ли от неуверенности князь заговорил, да путано так, пустился в немыслимые россказни о своих проделках. Слова потоком лились, как перебродившее пиво из жбана. Поведал историю про то, как подсунул своему денщику горсть монет, а тот решил, что открылся клад… Историю о том, как на Масленой неделе прикрепил к своей голове оленьи рога и зашел в девичью – то-то перепужались деревенские девки!
Она гладила собаку, лишь изредка взглядывая на князя, и скупо улыбалась. И все же не удержалась:
– Братец мой гневается на вас, Иван Алексеевич…
– Чем же не угодил я Петру Борисовичу? – вспыхнул князь.
– Будто бы выманили вы у него наилучшую певунью, а возвернуть не желаете.
– Певунью? – переспросил Долгорукий. – Возвернуть? А-а! Так я ж ее выкупил и отпустил на волю, а человек мой взял ее в жены.
«Выкупил и отпустил на волю?» – удивилась она про себя, покраснев, и все же продолжала выспрашивать:
– Отчего невзлюбили вы князя Трубецкого? А жену его, напротив, амурами угощаете?
– И сие вам известно? – князь помрачнел. С горячностью ответствовал: – Непотребные слова сказывал он, и прощать его не собираюсь! Отплатил ему той же монетой – и весь сказ!
– Ну можно ли так гневаться, Иван Алексеевич? Он ведь без злого умысла, видать, в горячности говорил…
Князь горделиво вскинул голову:
– Сие мужское дело, Наталья Борисовна!
Некоторое время они опять шли молча. Поравнялись с прудом. За ночь вода по краям покрылась тонкой кромкой льда, белые кружева окаймляли черную воду. Высоко в небе пролетала стая птиц, из-за пруда с шумом поднялись гуси.
Наталья не была бы Натальей, если б не спросила его и про выстрелы в церкви.
– Вам и про то известно?.. – князь понурил голову. – Знаю, серчаете вы на меня… Много говорят про меня худого, да и сам я собою недоволен бываю. Однако разве уж и вовсе худой я человек? И вы не верите мне?.. С вами-то я будто другим делаюсь…
Он взял ее за руку. Она попыталась высвободить, но…
– Зачем удерживаете молодость свою, желания? – охрипшим от волнения голосом спросил князь.
Чтобы не поддаться наваждению, Наталья упрямо склонила голову, твердо проговорила:
– Разумом хочу крепить я молодость свою… Нравственными заповедями…
– Все бегут меня, дурные слухи разносят, неужто и ты, графинюшка, оттолкнешь меня?
«Оттолкнуть? Не я ли мыслила, что любовь – как скрипка, музыка, что лечит человека? Зачем же хочу оттолкнуть его?»
– Верный буду тебе, яко мой пес… Дай только местечко в сердце твоем. А ты-то – уж так люба моему сердцу, так люба… А я… я вовсе тебе не люб? – и преклонил пред нею буйную голову, чуть приобнял…
Кудри его растрепались, совсем рядом она увидела его брови вразлет, глаза горящие, страстный полуоткрытый рот…
Как же случилось, что не отпрянула она, не уклонилась, когда поцеловал он ее сперва в висок, а потом и в губы?.. Вся отдалась его власти…
Немного опомнившись, сжав ей руки, спросил:
– Когда можно сватов засылать к Петру Борисовичу?
Умница-разумница, дочь великого фельдмаршала – и фаворит, избалованный лестью, князь, славившийся по обеим столицам буйством своим и дерзкими выходками…
А жизнь фаворита царского подобна полету бабочки-однодневки. Сегодня он выше всех, люди пред ним заискивают, раболепствуют, льстивые слова говорят, домогаются дружбы его, а завтра?.. С тем же тщеславием предадут, бросят камень – и, сложив крылышки, погибает бабочка… Свежа еще в народе память о светлейшем князе Меншикове: давно ли правил за молодого государя, жил в богатейшем дворце? А ныне отправлен в ссылку, в неведомый Березов, кормит сибирскую мошкару… Помнят все и Шафирова, обвиненного в грехах немыслимых, приговоренного к смерти. Взошел на эшафот, опустился на колени, и тут остановили казнь, но все едино – с жизнью-то уж он простился!.. Опасная смертельная игра идет вкруг престола российского, уж лучше подале от него, и неведомо еще, какая участь ожидает Долгорукого…
Но… ни о чем таком не думала Наталья Борисовна. Ни о богатстве, ни о положении, единственно о чем думала – о нраве его горячем да сердце жарком, а еще нравилась в нем этакая виноватинка: пред нею он будто школьник нашаливший али малый ребенок. И еще знала: люба она ему, может, и сумеет Наташа обуздать этот норов гордый, спесивый, разумом своим, чистотой помыслов, тихой любовью и верностью…
Помолвка
…Девятый час, а в шереметевском доме на Воздвиженке уже погашены свечи, закрыты ворота, двери, калитки. Небо вызвездилось, а луна подобна большому серебряному рублю – так казалось Дуняше, которая стояла у ворот, ожидаючи условного знака. Наконец раздался стук, она быстро открыла щеколду, и в ворота проскользнула женская фигура. Обе они шмыгнули в дверь, неслышно прокрались в девичью опочивальню. Молодая графиня скинула шубейку, теплое суконное платье, мягкие сапожки…
