В двух предыдущих портретах возле пояса помещал он изображение графа на эмали, но на этот раз решил отдельно справа поставить его бюст. Только что за бюст? Если Шереметев заметит, разглядит – несдобровать! Он-то остался жив, имеет наследника, все богатства при нем, а ее нет… И что у него за лицо? Разве бывают мраморные скульптуры с таким выражением? Или это домовой толкал его под руку? Это «живой мрамор» – в полном контрасте с мертвым лицом супруги! В бюсте была какая-то дьявольская смесь: насмешка, горесть, превосходство, оживленный, готовый вот-вот что-то сказать взгляд.
Художник писал картину – будто мстил кому за свою жизнь, за друзей, родных, за бесценную Парашеньку!
Микола закончил картину, представил своему господину и замер… Но Шереметев, убитый смертью жены, мельком взглянул и ничего не сказал. Ничего не заметил? Или ему важно было лишь доказательство того, что супруга его – мать младенца по имени Дмитрий Шереметев?..
Граф прожил после супруги почти шесть лет, но болезни души и тела не оставляли его. Предложил Татьяне Васильевне стать его женой, но она отказалась… А когда почувствовал приближение последнего часа, написал сыну письмо-завещание, стараясь объяснить свои поступки.
«Долгое время наблюдал я ее. Питал к ней чувствования самые нежные, самые страстные… и нашел украшенный добродетелью разум, искренность и человеколюбие, постоянство, верность, нашел в ней привязанность ко святой вере и усерднейшее богопочитание. Сии качества пленили меня больше, нежели красота ее; ибо они сильнее всех прелестей и чрезвычайно редки…
Украсив село мое Останкино и представив оное зрителям в виде очаровательном, думал я, что, совершив величайшее, достойное удивления и принятое с восхищением публикой дело, в коем видны мое знание и вкус, буду всегда наслаждаться спокойно своим произведением, однако оно не принесло ни малой отрады, когда я лишился лучшего из друзей моих…»
Граф в одиночестве
Всего шесть лет прожил Николай Петрович в одиночестве.
Он подробно описал похороны своей супруги, утешительницы, певчей птицы.
Похороны были многолюдными, но все больше простые люди, любившие Парашеньку. А знатных вельмож, сановников мало. Рядом с графом Шереметевым шел его друг архитектор Кваренги.
Весь Петербург в те дни говорил об этой смерти. Многие злословили: мол, всегда эти Шереметевы что-нибудь да учудят.
Граф изменился, но не ожесточился. Напротив, оставшиеся годы посвятил богоугодному делу – сооружению Странноприимного дома в Москве у Сухаревой башни. Начало ему было положено еще при Прасковье Ивановне, а граф велел своим подданным закончить строительство во всем его великолепии.
Надгробие Прасковьи Ивановны установил в Александро-Невской лавре, рядом с фельдмаршалом Б. П. Шереметевым. На могиле – эпитафия. Кто ее автор? Скорее всего, сам Николай Петрович, граф Шереметев. Вот эти слова:
Не пышный мрамор сей, нечувственный и бренный,
Супруги, матери скрывает прах бесценный,
Храм добродетели душа ее была…
Мир, благочестие и вера в ней жила,
В ней чистая любовь, в ней дружба обитала.
В ней вера искрення, чувствительность блистала.
Она и в смертный час, в преданности своей
Всю чувствовала скорбь оставшихся по ней.
Какая же судьба несчастного супруга,
Сужденного влачить всю жизнь свою без друга?
Бесплодны вздохи, плач, тоска и тяжкий стон,
Которыми питает сердце он.
Но смерть ея была к бессмертию дорога,
Невинный дух ея в объятиях у Бога,
В покров нетления пресветлый облечен
И ликом ангельским повсюду окружен,
В жилище праведных всех благ лиющий реки.
О Боже, упокой сей чистый дух навеки!
Долгое тоскующее эхо
Никогда более не посетил граф Шереметев дорогие места – ни Кусково, ни Останкино.
«Кончина супруги моей, – писал он, – столько меня поразила, что я не надеюсь ничем другим успокоить страждущий дух мой, как только одним пособием бедствующим». Граф все силы отдал строительству Странноприимного дома, решив превратить его в памятник своей жене.
Фонтанный дом и сына своего Дмитрия поручил верной Татьяне Васильевне Шлыковой. Она вела строгое наблюдение за всем и до конца дней своих оставалась хранительницей очага (а прожила она почти сто лет). Бывшая балерина оставалась все такой же стройной, ходила в железном корсете. «Перед ней проходили лица, совершались события, она оставалась неизменной, держалась спокойно, с достоинством, была приветлива и общительна», – вспоминал С. Д. Шереметев (внук наших героев).
Нередко захаживал Николай Аргунов, и они вспоминали незабвенную Парашеньку. Порой замолкал разговор, и в сумерках казалось: звучит ее голос, слышен топот каблучков, нежное тоскующее эхо… Татьяна Шлыкова вспоминала арии из опер, в которых пела ее подруга.
Совсем иным бывало настроение хозяйки, когда на Фонтанке появлялся Иван Михайлович Долгорукий. Этот странный человек с челюстью-балконом оказался не только балагуром, шутником, но – еще хорошим поэтом.
Никто лучше и короче его не сказал о Кускове.
А о последних днях Соловушки и ее повелителя-графа Долгорукий написал такие строки:
Театр волшебный надломился,
Хохлы в нем опер не дают,
Парашин голос прекратился,
Князья в ладоши ей не бьют.
Умолкли нежной груди звуки,
И Крез-меньшой скончался в скуке.
Увы! Не скука овладела графом, а тоска. Он вспомнил свою супругу и думал о будущем сына. А потом написал ему большое «Завещательное письмо».
Из «завещательного письма…» Н. П. Шереметева
Любезнейший сын мой,
Граф Дмитрий Николаевич!
По начертании на случай моей кончины завещания, которое доставит тебе Опекунский Совет, надлежало мне еще исполнить долг христианина и отца в разсуждении тебя, драгоценнаго залога супружеской любви нашей с покойною твоею матерью графиней Прасковьею Ивановною. Прими мое наставление, исполняй его во всем точно так, как тебе советует здесь и повелевает твой отец и друг.
Я уже кончил путь суетной жизни; твой путь жизни еще не известен. Я испытывал ее удовольствия и горести; горести всегда превосходили маловременное обольщение забав ее и приятностей. Благополучие оной зависит от исполнения законов Божескаго и общественнаго; несчастие – от противнаго им и развратного поведения. Законы Божеский и общественный да будут главным основанием твоего воспитания и путеводителями в жизни. В познании и исполнении оных заключается истинное благо человека; прочия знания без сего могут украсить, обогатить разум твой; но не направят души твоей к тому блаженству, коим наслаждаются богобоязненные и добродетельные люди. Без сего познания самые просвещенные уловляются сетями пороков и часто в них погибают. Без него честь, богатство и слава – стяжания вредныя, ослепляющия ум и льстящия одним только чувствам, вовлекающия человека во всякия излишества.
