Она взяла с него обещание – никому не говорить об этом, и он сдержал его. Только незадолго до кончины, в Покровском, он открыл эту тайну детям Алексея Васильевича Шереметева».
Воспоминания Сергея Дмитриевича Шереметева (можно сказать, нашего главного героя) поразительны, и мы еще вернемся к ним, раскрывая его биографию. Он писал выразительно, спокойно, образно и с чувством. Видимо, очень любил Покровское. Кроме темы декабристов, там встречаются такие ценные подробности о быте XIX века, что невозможно их опустить. Вот, например, о языке:
«Вообще дети Шереметевы говорили нараспев, картавили и тянули слова, это была семейная особенность. Картавили и другие члены семьи по-Алмазовски, и по-Тютчевски. В доме Покровском царила какая-то своеобразная и милая беспорядочность и случайность среди определенного строя и склада жизни. Удивительный бывал здесь и непередаваемый русский отпечаток – коренной, бытовой, наследственный, – отзывавшийся чем-то особенно отдаленным и в то же время родным и близким. Прелесть этого отпечатка не поддается передаче, но те, кто застал хотя бы кончик этого отошедшего строя, те поймут и то освещение, которое передавалось здесь всему, со всеми оттенками того, что можно только прочувствовать раз в жизни…»
…Однако – чем закончились злоключения Н. Н. Шереметевой? После того, как были уничтожены опасные бумаги, она появилась в московском особняке Тютчевых в Армянском переулке. Увы! – там уже знали, что «тетка» замешана в тайных делах (а Ф. И. Тютчев служил в Иностранной коллегии), – и ей пришлось покинуть тот дом.
Поселилась она, конечно, в Шереметевском наугольном доме на Воздвиженке, давнем прибежище Шереметевых (там всем находилось место).
Шли годы, но Надежда Николаевна сохраняла верность бывшим друзьям. Она, конечно, не отпустила дочь в ссылку за Якушкиным, однако – обещала ему не ослаблять внимания к воспитанию их детей (Анастасия скончалась раньше ее). До конца жизни она учила, наставляла, и в конце концов сыновья стали верными продолжателями смелых мыслей их отца. Письма сыновей были опубликованы в «Колоколе» Герцена.
Надежда Николаевна жила долго, лишь немного не дождалась возвращения из ссылки Ивана Дмитриевича Якушкина. О смерти ее в 1850 году сохранились воспоминания Смирновой-Россет. Там были такие строки.
11 мая 1850 году от ее дома на Воздвиженке до Арбата, где жил Гоголь, десять минут ходу, однако она взяла дрожки и поехала. Гоголя она не застала, вернулась и… чуть ли не в тот же час скоропостижно скончалась.
Смирнова-Россет написала: «Гоголь пришел ко мне утром и был очень встревожен. „Что с вами?“ – „Надежда Николаевна умерла, вы знаете, как мы с ней дружно жили… Душа в душу. В последние два года на нее нашло искушение: она боялась смерти. Сегодня она приехала, как всегда, на своих дрожках и спросила, дома ли я… "Скажите Николаю Васильевичу, что я приезжала с ним проститься"“.
Якушкина она так и не дождалась (вернулся из ссылки еще в 1855 г.)».
А ведь перед восстанием грозил застрелить императора. У Пушкина есть такие строки: «Меланхолический Якушкин, казалось, молча обнажал цареубийственный кинжал…» Говорили, что в мучениях своей несчастной любви он возненавидел жизнь…
Такова одна из печальных историй, случившихся в роковом 1825 году…
Часть пятая
«Не гнуть ни помыслов, ни совести, ни шеи»
Сергей Дмитриевич Шереметев (1844–1918)
1. Об отце
Граф Сергей Дмитриевич (в дальнейшем будем именовать его так, как он сам хотел, – Г.С.Ш.) ясным, чистым языком написал воспоминания об отце – Дмитрии Николаевиче, единственном наследнике рода, ценой жизни которого стала смерть его матери Прасковьи Ивановны и вечная печаль ее супруга графа Николая Петровича.
Всего шесть лет после Соловушки жил граф и – свято выполнял ее заветы, поручения: строил дворец на Садовом кольце, создал лечебницу для больных, прибежище для раненых и одиноких, а еще – выдавал свадебные подарки бесприданницам – все, как завещала она. И верил, что они встретятся в ином мире. А еще писал Завещание сыну.
Дмитрий Николаевич, как и вся фамилия, помнил наказ великого Петра – заниматься культурой, возрождать искусства, растить русских музыкантов и артистов.
Именно при графе Дмитрии Кипренский был послан в Италию для совершенствования в живописи и в Фонтанном доме писал знаменитый портрет Пушкина.
На стенах шереметевских дворцов были изображения бога искусств Аполлона. Однако изучавшие древнегреческую историю знали, что бог этот был весьма противоречив, а в судьбах служителей искусства часто проявлялись черты далеко не лучшие. Не оттого ли о графе Дмитрии Николаевиче писали без достаточного уважения. На наш взгляд это несправедливо – и потому воздадим ему должное, подробнее взглянем на его судьбу.
Юность его была подобна юности будущих героев Толстого, кавалергардов, способных на шалости и капризы. Родственники даже писали о нем «в сумнениях». Однако после 1825 года он очень изменился.
«Молодость свою он провел среди шумных гвардейцев, кавалергардов, – пишет Г.С.Ш., – был поклонником балерины Истоминой, товарищи долго удерживали его от женитьбы. Единственный и богатый наследник, завидный жених, красивый и статный, он пришелся по вкусу дочери Александра I. Царь уже склонялся к этой женитьбе, но граф не желал и слышать о подобной комбинации и решительно уклонился». Тут же «нашелся А. П. Шувалов, который оказался гораздо покладистее».
Многие упрекали графа в уклончивом нраве, однако что было делать человеку, положением своим поставленному на службу царю и в то же время состоявшему в родстве с будущими декабристами?
Заговор уже «тлел и укоренялся, участники его носили особые железные кольца; такое же кольцо появилось у Дмитрия, но тут в дело вмешался некий Simoni (воспитатель, учитель его) и «сердечным словом уберег отца от пропасти».
14 декабря 1825 года молодой граф должен был ехать к Сенату на подавление восстания. Он отправился на площадь, где нашел свой полк. По Гороховой двигалась толпа. Была сильная гололедица, и лошади скользили и падали… Дали залп, и площадь дрогнула. На глазах Шереметева оторвало руку конногвардейцу барону Велио. Дмитрий Николаевич узнал, что среди восставших немало его родственников, и, не желая участвовать в кровопролитии, стал жаловаться, что болен, а лошадь падает, и повернул назад, к себе на Фонтанку… Однако впечатление того дня осталось в его памяти навсегда. Новое царствование обагрилось кровью, начался суд над декабристами. Пятеро были казнены, сотни осуждены и сосланы на каторгу в Сибирь.
По всей вероятности, с того дня Дмитрий Николаевич стал избегать и царского благоволения, и царской опалы.
Это определило все дальнейшее его поведение. Служил он лениво, без рьяности, подчинялся с равнодушием и все более отходил от царского двора.
Николай I поначалу приблизил графа к себе, сделал флигель-адъютантом и уже благосклонно поглядывал на его жену Анну Сергеевну, поднимал тосты «за флигель-адъютантшу». Однако затем произошло охлаждение. Последовали какие-то действия III отделения – прошел ложный слух – граф отказался от придворной карьеры – и последовала отставка, разрыв с двором. Во времена Николая I такой поступок казался чудовищным.
