Дмитрий Николаевич в быту был прост. Никогда не заходил в магазины и ничего не покупал для своего удовольствия. Никакой потребности в роскоши у него не было. Но – любил, чтобы, если гости – так чтоб прием на высшем уровне, чтоб все шло без запинок. Удовольствием для него было помогать нуждающимся втайне…
Сам граф был необыкновенно чуток ко всякому проявлению сочувствия и расположения. Простота в общении и всего более ласковый привет привлекали его в других. Самонадеянность же коробила, а заносчивости он не выносил. Но когда видел искреннее участие, готов был привязаться к человеку горячо и надолго…
Молодой граф был необыкновенно вспыльчив. Нередко этим пользовались, нарочно доводили его до раздражения, чтобы потом ему стало жаль своей горячности, и тогда можно было добиться всего как нельзя проще… Уволить кого-либо было для него сущей бедой.
Он был смешлив, когда подмечал что-либо забавное в человеке или обстоятельствах, очень хорошо передавал иной разговор или происшествие, представляя его в лицах. Но бывали дни, когда на него находила беспричинная тоска и грусть. Он был мнителен, нередко придавал значение случайностям, пылкое воображение его преувеличивало действительность, и он томился мыслями своими, не находя покоя. Зато когда объяснялось недоразумение, он быстро веселел и делался счастливым и довольным…
«Моего отца, – писал С.Д., – многие не понимали, иные считали неискренним, но есть глубокая разница между этим понятием и гибкостью уклончивого ума, с которым вполне совместимы правдивость и искренность убеждений. Убеждениям своим он не изменял никогда…
Часто упрекали его в стремлении отдалиться. Он действительно избегал знакомств и встреч, особенно в последние годы. Отчасти это объясняется тем, что ему трудно было даже показываться на улице. В Москве его стерегли на разных перекрестках, следили за его прогулками и набрасывались на него с различными просьбами и вымогательствами».
«Что касается любви к музыке, – пишет Г.С.Ш., – то она была у отца наследственная… Музыкальный слух отца был необычайно чуток, звуки голоса его проникнуты были глубоким чувством и способны задеть за живое. В доме всегда был хор, созданный еще Николаем Петровичем и управляемый тогда (хоровым регентом. – А.А.) Дегтяревым (другом (знаменитого духовного композитора. – А.А.) Бортнянского).
Исстари (в Москве и Петербурге. – А.А.) давались особые духовные концерты, и шереметевские певчие славились как непревзойденные исполнители духовной музыки. Все иностранцы, бывавшие в столице, слушали этот хор. И у многих тогда восторженно бились сердца и порой даже пробегали мурашки по коже!..
В молодости отец певал в обществе. Ему особенно удавалось пение дуэта Варламова „Пловцы“. В шереметевском имении Покровское положила начало музыкальному образованию и семья Булаховых. Уроженцы Покровского, они были участниками оркестра, хора, а впоследствии прославились как композиторы и певцы. Последний из Булаховых, Петр Иванович, окончил жизнь свою в Кускове в конце 70-х годов.
А крепостной мальчик по имени Гаврила из вотчинного села Шереметевых Борисовки, когда вырос, сыграл выдающуюся роль в развитии русской музыкальной культуры. Наделенный прекрасным слухом, Г. Ломакин пел в шереметевской капелле: он был лишь семью годами младше графа, и они были дружны. Г. М. Ломакин стал педагогом и композитором, проявил даровитость в организации бесплатных музыкальных занятий. Д. Н. Шереметев снабжал его деньгами, и благодаря их союзу в России основалась бесплатная музыкальная школа. Однако позднее музыкальные взгляды их разошлись; Шереметев в неприкосновенности сохранял традиции своего хора. Обнаружились и воспоминания о дружбе графа с Отто Ивановичем Клодтом (Клодт О. И., фон Юргенсбург, художник, барон. – А.А.), он не раз бывал в шереметевском имении в Покровском, возле Рузы, и не раз скакали они на конях по заливным лугам…»
2. Об имени «Дмитрий» (по материалам М. Ковалевой)
И все-таки Дмитрия Николаевича многие называли странным человеком. Сергей Михайлович Голицын однажды сказал: все Шереметевы занимали высокие посты, славились, да только один граф Дмитрий был неудачником. И ему почему-то дали имя, которого прежде не было у Шереметевых. Из поколения в поколение передаются одни и те же имена. В роду Шереметевых за 700 с лишним лет чаще всего встречаются Иваны, Василии, Петры и Борисы. В начале XIX века впервые появился Дмитрий. Тут есть своя история…
В декабре 1651 года в местечке Макарово в сорока верстах от Киева родился мальчик, крещеный Даниилом, будущий святитель Дмитрий Ростовский. В апреле 1653 года в Киеве родился мальчик, крещеный Борисом, будущий первый российский граф, первый генерал-фельдмаршал, первый православный кавалер мальтийского ордена – Борис Шереметев.
А дальше можно только удивляться тому, как много общего в их судьбах…
Киевско-Могилянская академия… Пришедшая во второй половине XVII века к «последнему оскудению», она устояла во многом благодаря киевскому воеводе Петру Борисовичу Шереметеву, отцу будущего фельдмаршала. Полный курс обучения в Академии составлял 11 лет, но и двух-трех лет было достаточно, чтобы заложить прочный фундамент для будущего служения. У Бориса оно началось в 1667 году в качестве рынды у трона царя Алексея Михайловича; у Даниила – в 1668 году, когда игумен Киевского Кирилловского монастыря Мелетий Дзик совершает над ним обряд пострижения, нарекая его при этом Димитрием, а в 1669 году он уже иеродьякон.
Сын киевского воеводы оказался «рожденным к военным подвигам»; посвященный же в сан иеромонаха Димитрий уже в двадцать четыре года приобрел известность как искусный проповедник. Слава о его проповедях распространяется по Украине и Литве.
В 1684 году, когда Димитрий пребывает в Киево-Печерской Лавре, он получает «послушание писать жития святых». Следствием этого явились два десятилетия непрерывной работы, требовавшей величайшего напряжения духа и ума.
А что же Борис Шереметев? В 1695 году отдельной книжкой на польском языке вышел панегирик, посвященный «ясновельможному его милости пану Борису Петровичу», книга была посвящена победам над татарами.
О том, что Борис Петрович легко воспринимал западные веяния, говорит его быстрое (и безболезненное) переоблачение в европейскую одежду. И бритье бороды… Многие продолжали считать, что, обрившись, они утрачивают лик Божий и лишаются всякой надежды на спасение, Димитрий написал рассуждение «Об образе Божии и подобии в человеце».
Кстати, у них были не только схожие жизненные обстоятельства, но и «мелкие неприятности». Шереметева обвиняли в «западничестве». Не избежал этих обвинений и будущий святитель. С осуждением поговаривали, что молится он «по-католически», лежа ничком на полу и раскинув крестом руки.
Первый победитель шведов – и один из известнейших деятелей русской православной церкви… Непростое время ставило перед ними и сложные нравственные задачи. Каждый по-своему решает проблему выбора. Соглашаться ли с указом императора о разглашении тайны исповеди в интересах государства или следовать Божьему установлению о сохранении тайны? Ставить ли свою подпись под смертным приговором царевичу Алексею или отказаться от этого? Следование христианскому учению дает особую душевную зоркость. Митрополит ростовский и фельдмаршал обладали ею вполне. Так фельдмаршал это качество – почитание святителя – передал потомкам. Граф С. Д. Шереметев напишет: «Велико утешение чувствовать и сознавать себя… живым… выразителем векового мировоззрения… которое дошло к нам путем наших родителей. Полученное в полной неприкосновенности, оно неизменно переходит и к дальнейшему поколению и передается дальше… И так до конца сего преходящего мира…»
