Одновременно хороший исследователь иранской архитектуры О’Кейн считает, что если отличительной чертой эпохи Саманидов были купольные здания на кубическом основании, то для государства Бундов в это же время была характерна схема купола на октагоне295. Сохранившийся архитектурный материал после тотальных разрушений монголов в Хорасане действительно свидетельствует о правоте исследователя. Однако всегда следует помнить о том, что до нашего времени большая часть зданий не дошла.
Как быть с мавзолеем Гунбад-и Кабус, каким образом исследовать генезис его формы и возможные границы его смысловой структуры? Ведь у архитектурного сооружения отсутствует пульс, в отличие от людей, а у нас нет стетоскопа, чтобы выявить невидимое. Проделать иконологически-семиотическую296 процедуру наделения мавзолея знаковой природой, за которой скрывается нечто до времени неизвестное, мы не можем по одной причине. Те симптомы, которыми мы располагаем, немы – мы вслед за остальными историками иранской архитектуры не можем ничего путного сказать о шатровом куполе, о высотности мавзолея и, наконец, о причине появления восточного окна в куполе. А симптом, как это блестяще показал М. Фуко в «Рождении клиники», всенепременно должен предшествовать явлению знака. Нет знака без симптома297. Мы также должны понимать, что в нашем случае речь должна идти не об отдельном визуальном симптоме, а о системной симптоматике, которая должна уложиться в целостную картину нашего перцептивно-визуального опыта. Мы приступаем к последовательному выявлению тех симптомов, целостность которых, думается, прольет свет на причины специфики формы и смысла мавзолея Гунбад-и Кабус. Мы должны быть готовы и к тому, что симптомы, по мнению одного из тех, кто занят всерьез симптоматикой, порождают видение, утвержденное на скачке (логическом, имагинативном) в невиданное, неизведанное298.
До Гунбад-и Кабус в прикаспийском районе существовали небольшие деревянные мавзолеи (imamzade) с призматическими куполами. Однако столь раннее появление шатровых мавзолеев не проливает свет на возникновение высоких мавзолеев с призматическими или конусообразными куполами. С целью прояснения иконографической и концептуальной составляющей башенных мавзолеев с шатровыми куполами мы обратимся к целому ряду разъяснений.
Согласно издавна заведенной традиции научного исследования, начнем свои разыскания с возможных иконографических следов внутри иранской архитектуры. Открываем несколько устаревшую, но, тем не менее, весьма впечатляющую книгу Херцфельда об археологии и архитектуре древнего Ирана. Здесь мы находим копию изображения на парфянской монете с условным обозначением города с характерной крышей, которая может оказаться и двускатной, но и конической299. Археологические данные подтверждают – у парфян существовали многоярусные постройки300.
Важным подспорьем для наших рассуждений являются настойчивые сведения о том, что высотные храмы (tower-temple) в большом количестве существовали еще в Урарту и при Ахеменидах301. Их высота колебалась от 10 до 15 метров, хотя существовал и другой тип низких храмов. Как правило, храмы возводили либо на возвышенностях, либо вблизи них, и, как считают специалисты, их назначение было скорее сакральным, нежели погребальным302. Строительство храмов при Ахеменидах было итогом хорошо продуманной храмовой теологии и политики государственной администрации, для этого достаточно вспомнить древнеиранскую инициативу по восстановлению Иерусалимского Храма303.
В настоящее время высотные храмы огня VIII в. до и. э. обнаруживаются даже на территории современных Азербайджана (Nush-i Jan) и Грузии, которые входили в состав древнеперсидской державы304. Большинство таких храмов и в Урарту, и при Ахеменидах были квадратные в плане с островерхими (призматическими) крышами305. Известное наскальное изображение храма в Мусасире (дворец Саргона в Хурса-баде) IX в. до н. э. – яркое свидетельство существования и не высоких храмов с шатровой крышей306, подобно ветхозаветной скинии.
Династия Сасанидов продолжает намеченную традицию. В центре круглого города Фирузабад в Фарсе высилась спиралевидная башня огня. В районе Казвина, в местечке Самиран (Семиран) до сих пор сохранились две круглые в плане башни. Таким образом, следует полагать, что подобных башен в сасанидское время существовало много больше.
Итак, идея и иконография высотных храмов/захоронений/мавзолеев существовала в Иране с глубокой древности до Средневековья. Идея высотных построек уже в ахеменидское время была распространена весьма широко – в состав ахеменидского Ирана входил весь Кавказ вплоть до современной Кубани. Весьма интересным в этой связи выглядит существование по сию пору множества башен на Кавказе и в Закавказье (Сванетия, Хевсурия, Кабардино-Балкария, Ингушетия, Чечня). Происхождение кавказских башен может быть исторически обосновано по-разному, однако рожденная в Урарту и при Ахеменидах идея, взятая в метафизическом плане, способна выдержать груз времени и интерпретаций на всем пространстве бывших древнеиранских земель. Ведь мы ведем речь не о влиянии древнеиранских высотных башен на средневековые мавзолеи, а о перманентном существовании идеи высотности на территории Ирана и на территориях его бывших владений.
Специалисты по археологии Древнего Ирана считают, что высотность и предполагаемая призматичность крыш была следствием существования месопотамских зиккуратов. К этой же линии шатровых куполов следует отнести покрытие кувуклия в храме Гроба Господня в Иерусалиме, а также специфическую христианскую иконографию архитектуры и изобразительного искусства307. Вместе с египетскими пирамидами все это создает примечательную, трансисторическую иконографию священных и погребальных построек (например аналогичные по форме кровель захоронения царей в долине Кидрон) на всем протяжении Ближнего Востока и севера Африки.
Наша реконструкция находит пусть относительно позднее, но верное подтверждение. В одной из бухарских рукописей XVI века архитектурная структура мавзолея Ходжа Ахмада Иасави (1386–1405) подвержена серии метафорических аллюзий. Центральный купол мавзолея ассоциируется с египетской пирамидой308 (ил. 90). Эта аллюзия двухслойна – она распадается на внешний и внутренний смыслы. Во-первых, она должна наводить на мысль о молитве в форме пирамиды (см. об этом чуть ниже), а мавзолей, как известно, был средоточием тюркского суфизма. Во-вторых, реальная форма внешних куполов бутонообразная, шлемовидная, что принуждает нас вспомнить о внутренних связях иранской формы купола с за-семантикой персидского слова гунбад.
Из сказанного следует и еще одно: коническая форма купола обратима в пирамидальную и, соответственно, шатровую. Таким образом, можно говорить о существовании внутренней, имплицитной архитектурной иконографии. Вслед за выводами в главе III об этимологии иранского купола мы можем теперь судить, когда начинает формироваться иконография архитектуры.
Для того чтобы дополнительно пояснить сложившиеся обстоятельства, обратимся к одной аналогии. Мы знаем слово «монумент» в значении скульптуры, величественной постройки, возведенными с целью увековечить чью-либо память или событие. В среднеанглийском слово monument обозначает место захоронения, происходит оно, посредством французского языка, из латинского monumentum (воспоминание, память) и исходного monere в значении напоминать309. Смысл слова монумент направлен на постоянство, продолженность, непрерывность во времени, и прерывности в пространстве310. Выше мы могли отметить постоянство присутствия образа башни во времени и отсутствие непрерывности башен в локальной культуре. Например, в Иране башни существовали при Ахеменидах, затем при Сасанидах, затем только в XI в. башня неожиданно появляется в Гургане. Персидские гунбад и имамзаде являются монументами именно в вышеизложенном смысле. Каков исторический механизм причины появления высотной башни в Гургане, мы никогда не узнаем, но теоретически мы в состоянии представить себе закономерность возникновения башенной формы именно в Иране.
