В книге мы много внимания уделили процессам организации внутреннего образа для культурно значимых слов/терминов, образов, понятий. Мы намеренно не позволяли себе приближаться к доктринальным суфийским понятиям, нас интересовало другое измерение интериорности – этимологическая структура слов и, как нам удалось выяснить, внутри которой нарождаются архитектурные и изобразительные формы. Это было сделано для того, чтобы понять принципы организации вовсе не системы значений, а скрытого механизма формирования идей, образов, значений и форм. Подобные экскурсы в область смысло-иформопорождающей этимологии были наиболее сложными для авторского исполнения и перцептивной организации. Согласимся, они требуют специальной подготовки и читателя. Вот еще один пример из подобных экстериоризованных усилий по организации смысловых и формальных горизонтов культуры.
Усилиями визиря Сельджукидов Низам ал-Мулька (1018–1092), родившегося недалеко от Туса, получает распространение в Иране медресе как идеологическое и общественное явление. Для нашей книги особое звучание приобретает факт учреждения формы медресе в виде внуреннего крещатого архитектурного образования с четырьмя айва-нами по осям. Мы можем быть уверенными в том, что иранский мир продолжал свою инновативно-креативную деятельность и во время правления тюрков.
Кроме того, Низам ал-Мульк известен как покровитель людей мысли и пера, поэтов, философов. Не надо забывать при этом и нарастание имманентного для иранцев концепта «друг», который буквально цементировал все начинания. После смерти Низам ал-Мулька возникло течение «низамийа» (anjuman-e Nizamlya), которое объединяло его сыновей, иных родственников и сподвижников. Духовное и дружеское братство было выражением внутренних процессов друга и дружбы даже в политике. Усиление мощнейших культурных пластов невозможно без дружеской взаимопомощи. Возможно ли достижение столь значимых высот в философии, поэзии, искусстве и архитектуре без выявления новых горизонтов антропологической позиции, манифестации философа, поэта, зодчего и художника как друга Другому? Ведь Другой вполне оказывался и самим собой, понятие зеркала и тени не зря так остро было поставлено в это время. Проблематизация Я человека встала в это время во весь исполинский рост, соразмерный не только философам, поэтам, художникам и архитекторам, но и простым учащимся медресе, которые относились к теологии уже не только с догматических, но и научно-философских позиций. Все происходящее в Восточном Иране уже при правлении династии Саманидов было овеяно идеей рыцарства, что, естественно, способствовало выявлению личностного горизонта иранской культуры. Идея личного служения царю и Ирану была впервые поставлена именно в Восточном Иране усилиями Фирдоуси в его беспримерной поэме «Шах-наме». Фирдоуси воспел прошлое иранства в настоящем, он не просто утвердил идею рыцарства, а репрезентировал ее созданием впечатляющих образов витязей. Они служили образцом служения царю, стране и народу.
Когда М. Шакури в книге «Здесь – Хорасан» риторически отмечает необходимость этнокультурной солидарности, имеющей исторические прецеденты, то следует говорить одновременно о внешних и внутренних проявлениях перманентного процесса «дружеской практики»12. Эта практика, вновь напомним, сохраняет свою технологическую оснастку даже в том случае, когда люди в быту враждуют. Известный иранист, главный редактор «Энциклопедии Ираники» Эхсан Иаршатир посвятил работу о проблеме устойчивости иранской культуры Большого Хорасана, «ассимилирующей силе» этого пространства по отношению к многочисленным завоеваниям арабов, тюрок и монголов13.
Рыцарство, поэзия, философия, наука, аскетическая практика и теория, изобразительное искусство и архитектура стояли бок о бок, единым монолитом восточно-иранской культуры. Разделение науки и философии, о которых говорят современные философы (Ортега-и-Гассет, Делёз), в Средневековье не чувствовалось столь явственно, наука и была философией, говорилось о «науке философии» (илм ал-фалсафа, илм-е фалсафа). Торжество трех столпов культуры – философии (перипатетической и неоплатонической), поэзии и архитектуры – остро характеризует восточно-иранский мир с IX по XV век. Словом, все было подготовлено к появлению имперских идей, идей масштабного переосвоения близкого и далекого пространства. Это и произошло при Тимуре, но подготовка к этому шагу велась с IX в. Мы знаем, что в прошлом всю эту территорию от Хорезма и Бухары до Герата и Мешхеда называли Большим Хорасаном, о научном, философском и поэтическом величии персидской речи которого говорят следующие строки:
‘Azīzam, Khurāsān ast injā,
Sukhan guftan na āsān ast injā.
Мой дорогой, Хорасан ведь здесь?
Легко ли слово красно молвить здесь?
Было бы тривиальным в наше время ограничиться суждением о появлении в Большом Хорасане целого ряда Событий первостепенной значимости для всего мусульманского мира. Много интереснее отметить, что все эти События обязаны утверждению в восточноиранских землях и собственно в Иране мятежного дискурса. Именно он перевел теологическую заостренность Ислама по вертикальной оси в горизонтальный вектор поисков отложенного смысла. Хорошим примером тому является история, рассказанная Фарид ал-Дином Аттаром (1146–1221) в поэме «Мантик ал-Тайр». Птицы собираются в далекий полет с целью найти Симурга – царя птиц, субститута божества. К концу трудного перелета осталось 30 птиц (si murgh), которые обнаруживают, что они вместе и есть Slmurgh. Теологическая вертикаль, как мы видим, заменяется путешествием по горизонтальной оси. Несмотря на то, что поэма Аттара была суфийской по смыслу принцип духовного восхождения птиц вполне мог бы быть осуществлен и по горизонтали.
Иранцы, не переставая оставаться мусульманами, разработали свою программу отношения к вещи, свой взгляд на режим и принципы ее визуализации. Сказанное означает только одно: иранцы сделали все возможное, чтобы привести процедуру своих поисков отложенного смысла в соответствие с общемусульманскими представлениями. Им это удалось сделать, в арабских и позже – в анатолийско-турецких регионах, где с успехом утвердились выдвинутые иранцами философские схемы, суфийские и архитектурные идеи и даже поэтические жанры (ср. перевод «Шах-наме» Фирдоуси на тюркский в мамлюкском Египте). Мамлюкам – лучшим воинам Средиземноморья – понадобились песни хорасанца Фирдоуси для восхваления своих подвигов. Ими был впервые переведен эпос «Шах-наме» на тюрки. С точки зрения проникновения идей и форм возможно суждение об иранизации арабского и османского мира. Чего стоит распространение весеннего праздника Навруз! Не надо забывать, что тюрки Анатолии пришли из Средней Азии.
Все сказанное является одновременно и нашим выводом, и фактом умозрения иранцев со времени ощущения их языкового, поэтического, философского, архитектурного и в целом – культурного единства на протяжении шести веков (IX–XV). Антиарабское движение шуубия в поэзии, возникшее в VIII в., не оставляло восточный и западный иранский мир, обратившись в осмысленную программу действий во всех областях культуры. Еще в IX в. родоначальник персидской поэзии Рудаки сказал о неизбежности трансгрессии иранских идей в арабский мир следующими словами:
