125 Якобсон Р. Язык в отношении к другим системам коммуникации // Якобсон Р. Избранные работы. М., 1985.
126 См. об этом: Blair Sh.A.S., Bloom J.M. The Art and Architecture of Islam. 1250–1800. Yale University Press, 1994. P. 175, ill. 217.
127 См. об этом подробно: O’Kane B. From Tents to Pavilions: Royal Mobility and Persian Palace Design // Ars Orientalis. Vol. 23, 1993.
128 См. об этом в первую очередь: Сазонова Н.В. Мир сефевидской ткани. М.: АКД, 2002. С. 17–20.
129 Публикацию путевых заметок Кандинского см.: Автономова Н. Этнографические исследования Василия Кандинского. Вологодская экспедиция 1889 года // Искусствознание. Журнал по теории и истории искусства, 1/04. М., 2004. С. 515.
130 Юлия Кристева, впервые выдвинувшая понятие интертекст, исходила из анализа сложения жанровой формы романа, двигаясь за рассуждениями Бахтина. Широкое внедрение этого понятия как термина смешало возможности адекватного восприятия образной, формальной и стилистической картины искусства и архитектуры не только в литературоведении, но и в философии, а также при аналитике искусства и архитектуры.
131 См. о этом: Шукуров Ш.М. Совершенный Человек и богочеловеческая идея в Исламе // Совершенный Человек. Теология и философия образа. М., 1997. С. 100–101. А также: Шукуров Ш.М. Образ человека в искусстве ислама. М., 2004 (глава 4).
132 Зюмтор П. Опыт построения средневековой поэтики. СПб., 2003. С. 174–185.
133 См., к примеру, статью из редкой для нынешнего времени книги: Галеркина О.И. Миниатюра с изображением Алишера Навои и султана Хусейна в школе (из собрания ГПБ им. М.Е. Салтыкова-Щедрина в Ленинграде) // Камалиддин Бехзад (к 525-летию со дня рождения). Материалы научной конференции. Ташкент, 1984.
134 О проблеме портрета в позднесредневековом Иране см.: Шукуров. Искусство и тайна. С. 214–218 (там же см. необходимую литературу вопроса).
135 См. об этих редких изображениях XX в. в суфийских погребениях (тюрбе) в Болгарии: Миков Л. Интериорна украса на Бекташките гробници в България (стенописи, картини, щампи) // Мюсюлманската култура по Българските земли. Изследвания. София, 1998 (там же большое количество декоративных и фигуративных изображений). Безусловно, в этих примерах мы имеем дело с отголосками прошлого. Также см. книгу того же автора с обобщающими наблюдениями: Любомир Миков. Изкуството на хетеродоксните мюсюлмани в България (XVI–XX век). Бекташи и къзълбаши/алеви. София, 2005.
Глава III
Часть 1
Перцептивная структура иранской архитектуры
Уточнения: Свет будущего
В этой главе мы намерены перейти от обычного восприятия к более сложному явлению, имя которому апперцепция. Пригодный к истории и теории искусства и архитектуры путь от перцепции к апперцепции очертил немецкий психолог Вильгельм Вундт. Восприятие является не просто психопознавательным актом субъекта, но также философским и даже культурологическим процессом, посредством которого вещи обретают как значение и структуру, так и глубинный простор метафизического горизонта существования. В отличие от перцепции как достаточно поверхностного, не осмысленного восприятия вещей, апперцепция, по Вундту, требует «внимания» и работает с углубленными горизонтами восприятия вещей1. М. Мерло-Понти уточнил, что внимание является порождением восприятия, однако, вслед за этим «внимание развивает и обогащает восприятие»2. Французский философ указывает на существенное свойство внимания:
«Таким образом, внимание не сводится ни к ассоциации образов, ни к возвращению к себе мышления, которое уже владеет своими объектами, внимание – это активное формирование нового объекта, которое проясняет и тематизирует то, что до сих пор существовало только в виде неопределенного горизонта»3.
Одним из порогов апперцептивного захвата вещей является их связь с прошлым. Внимание исследователя к вещи должно сопровождаться, таким образом, схватыванием двух горизонтов восприятия – прошлого и нового. Из сказанного следует, что новое и прошлое могут находиться в своеобразной апперцептивной ловушке, в результате чего два горизонта восприятия совмещаются в одной вещи. Именно поэтому в теории гештальта апперцепция понимается как структурная целостность восприятия. Об этом другими словами мы много говорили в главе I, и теперь нам надлежит развить все сказанное на новом материале – архитектуре Большого Хорасана и Ирана.
«Багдад есть Бухара» (Baghdād Buchārāst), – говорил Рудаки, используя апперцептивную метафору, основанную на реальных событиях его времени. Багдад есть Бухара по причине того, что именно аббасидский Багдад является олицетворением собственно исламского мира, но еще и потому, а это, пожалуй, главное, что Багдад – столица Абассидов – обязан своим существованием Восточному Ирану. Столь неожиданная контаминация двух городов приводит к рождению представления о превосходстве восточного Ирана над арабским миром, олицетворение которого – Багдад. А потому Багдад и есть Бухара.
Высокая архитектура является идеальной пространственно – пластической формой. Она идеальна в том смысле, что ее пространственные и пластические измерения преподаются в максимальной степени умозрительного и реально оптического предъявления целостности линейного и нелинейного образа мироздания. Сказанное означает, что архитектуру непривычно мыслить вне пространственных категорий и без пластического освоения ее внутреннего микромира и внешнего макромира. Часто приходится читать и слышать, что архитектура есть пластически осмысленное сосредоточение микро-и макромира. Однако в нашем случае не столь существенно, какие значения приобретает архитектура, много важнее понять порядок представления ее пространственных и пластических форм, а также саму возможность введения зодчества в дискурсивную меру ее исторического, а также метаисторического бытования. Одеть архитектуру в вербальное тело задача не простая, хотя христианству эта задача удалась вполне. Стихотворные и прозаические экфразисы в Византии являются хорошим примером для реконструкции поврежденных и утраченных зданий4. Автор указанной работы пишет о «вербальном эквиваленте» архитектурной формы.
Однако не все так просто, когда автор упомянутой статьи вспоминает сопоставление Михаила Диакона в экфрасисе XII в. архитектуры Св. Софии с образом беременности, «оно могло бы быть беременно многими тысячами тел»5, то понимаешь, что не только о «вербальном эквиваленте» следует думать. Эволюция архитектурной формы в чистую пластику современных образцов лишнее подтверждение ее пластической доминанты. «Тысячи тел» – включают в себя не только зодчество, но и поэтические образы. Поэтическая догадка Мандельштама о глазах Айа-Софии лишний раз демонстрирует возможную степень антропоморфизации того, что пластически должно решать совершенно другую задачу6. Поэт облек постройку в вербальное тело, выявив попутно христианизированный горизонт ее толкования. Это – одно из тел, которыми «беременна» архитектура Св. Софии.
