Не вызывает сомнения среднеазиатское происхождение сталактитов. Попытки западных историков искусства указать на сирийское, египетское или иранское (Исфаган) происхождение мукарнасов можно объяснить слабой доступностью археологического материала времен СССР. Хотя многотомный труд Хмельницкого по архитектуре Средней Азии и отчасти Хорасана уже издан со всеми необходимыми пояснениями.
Часть 3
Транссемантика иранской архитектуры. Введение в проблему
Архитектура, исходя из сказанного, является целостным, многообразным и расширяющимся пространственным единством. Пространство смысла располагается между этимологическим горизонтом имён и форм, целиком и полностью погруженных в метафизическое измерение архитектурной вещи, и ее наличной формой283. В таком случае вновь становится возможной постановка вопроса о подражании, мимесисе исторической формы, скажем, купола по отношению к его за-семантическому образцу и, если это так, то можем ли мы говорить о миметическом характере архитектуры в целом284? И вновь: мы говорим вовсе не о значении, как к тому привыкли литературоведы и историки искусства, а о глубинном смысле, глубинном мимесисе. В этом случае есть смысл сослаться на опыт В. Подороги, который вывел новые горизонты мимесиса на материале литературы:
«Мимесис /…/ внутрипроизведенческий, указывающий на то, что литературное произведение подобно монаде, которая, как известно, “без окон” и “дверей”, ее внутренние связи намного богаче внешних, ведь в самой монаде записан весь мир (Г.В. Лейбниц), а не тот лишь, который предстает как “реальность” благодаря общепринятой конвенции»285.
Миметическая структура архитектуры, как мы уже могли видеть, полагается на внутренние связи, основанные, во-первых, на силе сопряжения формы и глубинного, за-семантического многообразия смысла и, во-вторых, на различии между телесным и этимологическим образами. Подражание и различие между реальностью и метафизикой делает архитектуру тем, что она есть. Начиная с иконологии Варбурга, архитектурной иконографии Краутхаймера и Бандманна, а далее и иконологии Панофского, проблема символической формы стояла во главе угла. Архитектурная постройка с непоколебимой несомненностью обязана иметь символическое значение, в этом состоит ее призвание, считает Гюнтер Бандманн286.
Конкретная архитектурная форма и ее значение являются всего лишь производными от ее этимологической структуры. Сказанное немедленно открывает нам путь к восприятию глубины смысла архитектурной постройки. Этой глубиной является протяженное пространство «как универсальная возможность взаимодействия вещей»287. Как мы могли видеть, пространство является не простым вместилищем вещей, но только взаимодействие вещей и рождает пространство, в котором происходит нечто. Архитектурное пространство, таким образом, есть интерактивность вещей внутри его миметической структуры. Ведь к обсужденным выше имени и форме вещи, глубине и ее поверхности по мере знакомства с архитектурной постройкой возникают ее дополнительные характеристики, также вступающие во взаимодействие.
В дальнейшем, кроме сказанного выше, мы намерены продемонстрировать полновесное значение архитектурной пластики для сложения типов мавзолеев в истории иранской архитектуры. Значение пластического мышления для формирования пространственных и диахронических аспектов будет уточняться в том смысле, в котором Эрвин Панофски сравнивал иконологию и поэтику. Как мы увидим в последней главе, modus operandi поэзии и архитектуры совпадают. Следовательно, мы в который раз напоминаем, что целью нашего изложения явятся ответы не только на вопросы «что это», но и «как, каким образом». Каким образом архитектурный мотив, подобно пылинке, способен разноситься дуновением ветра на далекие расстояния. Подчас напрочь забывая о своих корнях, но вместе с тем твердо памятуя о правилах конструирования этого мотива в новых условиях своего существования.
Гунбад-и Кабус и архитектурная этимология. Иконография высоты и шатровые купола Ирана
Одной из примечательных черт постсаманидской архитектуры явилось достаточно неожиданное явление новой высотной формы мавзолеев. Произошло это на территориях, вплотную примыкающих к Мавераннахру – прикаспийских, северо-восточных областях современного Ирана. В 1006–1007 гг. в непосредственной близости к средневековому г. Гурган288 усилиями местного правителя по имени Кабус ибн Вашм-гир (998-1012) был построен башенный мавзолей, который уже в начале XX в. был назван Гунбад-и Кабус (Купол Кабуса). Мавзолей примечателен десятигранной формой туло-ва, в плане он круглый.
Мавзолей Гунбад-и Кабус. 1004. План.
Его высота равна 51 м, однако мавзолей кажется еще выше из-за десятиметрового холма, на котором он водружен. В прошлом существовала легенда о том, что хрустальный гроб амира Кабуса был поднят под купол, а свет падал на гроб из единственного окна в восточной части купола. Размещение окна в восточной части купола может иметь важные последствия, о которых мы расскажем ниже.
Кабус ибн Вашмгир был известным любителем изящной словесности и искусства, он писал стихи, был весьма хорошим каллиграфом, а также астрологом. Славился и его блестящий двор, куда стекались знаменитости со всего Большого Хорасана и Ирана. Ибн Сина и Бируни примеры тому. Книгу «Хронология, или памятники минувших поколений» Бируни посвятил амиру Кабусу. Известно, что амир Кабус входил в тесные отношения с Саманидами, долго жил в изгнании в Нишапуре и Бухаре, где водил знакомства и дружбу со знаменитостями в области наук и искусств289.
Башня Кабуса занимает особое место в архитектурном пространстве «топографии власти» Большого Хорасана. Близкая связь амира Кабуса с саманидским двором и хорасанскими интеллектуалами делает эту постройку и ее владельца своеобразным транслятором саманидских идей на запад. «Топография власти» обладает символической функцией трансляции разного рода идей в пространстве и времени. Примером тому является Ибн Сина, бежавший из Бухары и на время осевший в Гургане; башня строилась при нем.
Примечательностью мавзолея является его несохранившийся внешний конический купол, впервые зафиксированный в архитектуре Восточного и Западного Ирана. В верхней части фасадного портала используются сталактиты, что, согласно общепринятому мнению, является одним из первых примеров их использования. Таким образом, Гунбад-и Кабус может считаться одной из важнейших построек в истории средневекового иранского искусства.
Нам следует ненадолго остановиться, чтобы прояснить одно примечательное сообщение Низам ал-Мулька (1018–1092) в «Сийасат-наме», где он говорит о «захоронении (sutudan) с двумя [купольными] покрытиями (badu pushish)» на вершине горы Табарак в Рее290. Речь шла о мавзолее X в. Во времена Низам ал-Мулька этот мавзолей еще существовал. Следовательно, практика возведения двойных куполов бытовала до их использования в Гунбад-и Кабус.
Несколько слов следует сказать о форме мавзолея и ее предположительном значении. О. Грабар посчитал мавзолей Кабуса победной башней на манер известных башен в Газне, о которых мы скажем в конце этого раздела. Маловероятная гипотеза молодого Грабара дополняется двумя предположениями других исследователей о значении Гунбад-и Кабус. Возникновение круглых или октагональных в плане мавзолеев в Хорасане в это время находит свое объяснение со стороны Хилленбранда: такие формы предназначены для ритуального обхода (tawaf) вокруг них291. Этот вывод можно было сделать сразу после выхода в свет статьи Т. Аллена о происхождении мавзолеев в Багдаде. Автор показал, что первые мавзолеи, возникнув над могилами пророков или потомков Мухаммада, собирали вокруг себя множество пилигримов, которые совершали различные ритуальные действия292. Однако оба исследователя не обратили внимание на короткое замечание Херцфельда о существовании ритуальных обходов (tawaf) вокруг шиитских мавзолеев в Иране и Ираке (imamzade, mash-had)293. В регионе средневековой Сирии и Палестины купольная постройка (qubba) прежде всего свидетельствует о том, что это мавзолей и он является местом паломничества294.
