Асерли мешал и мешал в стаканчике, как заведенный, мороженое плавилось и закручивалось спиралью. День вдруг посмотрел на небо и нахмурился.
— Ты что, выполняешь последнюю волю принца Анарена? Как он мог пойти с тобой на сделку!
— Спокойно, Золоторогий! Не дергайся. Я в своем праве.
Облака над Университетским парком завивались вихрем, столбом, захватив и закручивая блестящую стрекозу. Шума винтов уже почти не было слышно. Ветер выл, ревел, но на самой крыше было тихо. Асерли остервенело мешал в стаканчике, скосив узкие глаза к длинному носу..
— Перестань! В парке могут быть люди!
— Какой ужас! Люди! Ой!
Стаканчик шваркнулся об крышу и розовое мороженое кляксой расплескалось по черному битуму.
— Не надо было орать под руку, я же страшно испугался, — заметил Асерли. — Но вообще сам подумай, какие там люди после того, как старый говнюк проутюжил этот парк своими скатами, или что там у него? И никто не пожалел несчастного полуночного, который погиб там смертью храбрых, в тяжелой схватке с превосходящими…
— Асерли! — День тяжело дышал и стискивал кулаки. — Я так понимаю, волю заказчика ты только что выполнил? Убирайся в клятую Полночь и оставь это место!
— Убирааайся? — протянул Асерли, длинным языком слизывая с палочки остатки мороженого. — Нет, ну как так? Принц сказал мне знаешь что? Вот сейчас прям точно передам…, - он нахмурился и изобразил непосильную работу мысли. — Он мне так сказал — Асерли, исправь все. Ну сам посуди, все! Тут же работы на десятилетия! На века! Задал он мне задачу! «Исправь все»! Так что я бы и рад убраться, но… Никак! Воля заказчика.
Наймарэ отсалютовал Дню двумя пальцами, подошел к краю крыши и преспокойно шагнул вниз.
Эпилог
На сцене Королевского театра только что отгремела Маргерийская битва. Последняя битва, в которой, по всем историческим хроникам и документам, принимал участие и пропал без вести самозванный король Дара, мятежный Принц-Звезда Анарен Лавенг.
Отполыхали замена, отблистали копья над толпами танцующих, отгорела, отвертелась и распалась людская масса, отхлынула за кулисы, оставив после себя курганы смятых тряпок, плащей и знамен, утыканных крашеным серебрянкой бутафорским оружием. Над обезлюдевшим полем брани сипло и однообразно зазвонил колокол.
Алый пламенный свет сменился на желтоватый, тоскливый — день, полный крови и ярости, перешел в холодный угасающий вечер.
Одна за другой на сцену выходили безликие закутанные фигуры, бродили от кургана к кургану, искали своих мертвецов. Падали на колени, немо молились и плакали, склонившись, бережно подбирали плащи, тащили их, как носилки, по двое, по трое, маленькими траурными процессиями, расходились за кулисы.
Ньет, сидящий рядом с Рамиро, недовольно забубнил и заерзал. Он опоздал на спектакль, задержавшись у лорда Хосса, и на свое место в шестом ряду партера пробрался уже в темноте.
— Стены! — зашипел он Рамиро на ухо, — Стены не разъезжаются, вчера оказалось, что левая фурка сломана, я поставил на подшипники, но она все равно не едет, уже минуты две как должны разъехаться!
— Ты присягу Логану принес? — так же шепотом спросил у Ньета Рамиро, — Гербовый значок тебе выдали?
Ньет похлопал себя по плечу:
— Выдали, выдали, вот он, при мне. Пропасть, у них вся партитура поехала, я слежу за временем, восьмая и девятая падуги должны уже идти! Вот в блокноте у меня записано! Погляди!
— Значит, все катандеранские фолари под рукой лорда Хосса, да? Это официально объявлено?
— Ну да, объявлено, что ты меня допрашиваешь? С сэном Логаном все нормально, а вон там сейчас должны уже принца подсвечивать, где он? — Ньет даже подскакивать начал на своем месте, — Да что ж такое! Опаздывают!
— Обычные театральные накладки, уймись, ты зрителям мешаешь. А по радио объявят? Должны в новостях объявить сегодня и завтра… О, принца подсвечивают, смотри.
Ньет облегченно выдохнул и вцепился в рамирову руку потными пальцами.
Последние закутанные фигуры покинули сцену, унося «погибших», желтоватый свет медленно погас, и в пепельной темноте на сцену упал белый лунный луч — на край рампы, прямо над оркестровой ямой. Там, свернувшись клубком, лежал человек, не замеченный ранее никем — ни фигурами на сцене, ни зрителями в зале. Он лежал скрючившись, закрыв лицо руками, его светлые волосы рассыпались по затоптанному половику.
Наконец-то разъехались серые плоскости, изображающие стены города Маргерии, открывая для взглядов медленно загорающийся витражный задник.
Ньет вздохнул еще раз и хватка его чуть ослабла.
Над лежащим человеком под простую мелодию без слов проворачивалось колесо года. Взлетали и опадали созвездия, проносились ангелы и демоны, всадники, птицы и драконы, падающие и возносящиеся звезды, луны и солнца — быстрее, быстрее, быстрее, пока музыка не слилась в сплошной визг скрипок, а в глазах не замельтешило от цветной, как конфетти, пурги. На мгновение Рамиро зажмурился, чтобы снять напряжение с глаз, а когда посмотрел снова — мелькание исчезло, звук истончился в еле слышный звон, а сцену и весь зал окутала мерцающая звездная сеть. Из нее соткалась бледная, полупрозрачная женская фигура, невесомая, как сияние. Аланта — Летта, та, которой больше нет.
Она приблизилась к лежащему, склонилась над ним, отняла его руки от лица и осторожно стала подымать. Он не хотел вставать — это было видно. Он желал навечно остаться здесь, в пустых полях, неузнанный и ненайденный, если не забытый, то потерянный навсегда. Но она ласково и настойчиво подняла его и подвела к одной из лесенок, спускающихся в зал.
Эстеве — Энери, покачиваясь и обхватив себя за плечи, сделал шаг по лестнице, еще один и еще, прошел мимо партера до центрального широкого прохода между креслами. Луч прожектора сопровождал его. В проходе принц на мгновение задержался, выпрямился, оглядел темный зал и улыбнулся — через силу, но сердечно, благодарно. Прижав руку к груди, коротко поклонился невидимым зрителям — и зашагал к выходу. Открылись и закрылись высокие, с резной позолотой, двери.
Оркестр заиграл «Госпожу Дорог» — старинную средневековую песню, посвященную святой Невене. Луч прожектора переместился обратно на сцену и скрестился с несколькими другими — Аланта-Летта, к удивлению Рамиро, не ушла за кулисы, а осталась на сцене, и теперь, при ярком свете, было видно, что она одета в синее платье и серый широкий плащ — одеяния, в которых всегда изображали святую Невену.
За спиной ее, скрывая угасающий задник, спустилась огромная, распростершая крылья камана, вырезанная из черного бархата. С обеих сторон из-за кулис вышли актеры, игравшие в спектакле — танцовщики и чтецы, герои и их души, все, даже Шерла, но Эстеве не было. Собравшись вокруг Аланты, они опустились на колени, и она раскинула руки, распахивая плащ над их головами защитным жестом Госпожи Милосердия.
