В кабинете стало очень тихо. Энери закусил губу. Эмор яростно сопел, как старый урсино. Еще немного — и начнет оглушительно лаять на дурака-хозяина.
— Что тебе от меня нужно? — наконец спросил Герейн.
— Вставай. Приводи себя в порядок. Вызови секретаря. Сделай комментарии насчет ситуации в столице. Запиши обращение к рыцарству. Ты достукаешься — и впрямь начнется бунт. Шевелись, король.
Послышалось звонкое бульканье, судя по всему, бутылку великолепной альсатры опростали в вазон с цветком.
— Бунтуйте, — это уже Герейн.
— И получить еще триста лет междуусобных войн? Я лучше тебя ремнем выпорю. Всю жизнь мечтал. Брата он потерял. Это дролери тебя приучили сопли лить? Не видал я, чтобы они на войне сопли лили.
— Отстань.
— Из-за тебя сэн Кадор с койки встал. Не даешь старику помереть спокойно. Что, кажется дела плохо идут? Так тебе собственные рыцари через пару дней такое устроят, мне аж в Алагранду запах жареного доносит. Врана грохнули, и дочку Вранову грохнут, хорош ты тогда будешь. Л-лавенг. Предлагаешь мне Южный берег бросать и кидаться тебя защищать от твоей собственной глупости? Или за тебя Алисан правил? Или Вран? Сам не можешь? Барышня-фиалка? Прекрати дурить! Ты наш король перед богом и людьми — вот и валяй, королевствуй.
Герейн еле слышно вдохнул, потом щелкнула кнопка коммутатора.
— Да? — такой же безжизненный, холодный голос. Голос мертвеца. — Ваше величество.
— День? Пришли ко мне кого-нибудь. Надо сделать запись для сети.
— Хорошо, ваше величество.
Судя по всему, теперь пост министра цензуры занимает баньши.
Анарен вдруг понял, что не в силах больше выносить этот водопад страданий и, на правах бездушной полуночной твари, самоизгнался через ту же дверь, что и вошел. Пошлет телеграмму с дороги. Из-за границы. Отъехав подальше.
Староват он для всего этого, семьсот лет уже, как-никак.
* * *
Полуночное море оказалось огромным, гулким, шипящим, горько-соленым.
Добираясь к нему, Ньет плыл подземными реками, сочился сквозь трещины в известковых пластах, становился темной водой родников и протекал по выглаженным столетиями каменным желобам. Фолари живут всюду, где есть проточная вода.
Почти утратив сознание, он лился вместе с водой, слушая гулкое эхо капель, сонный лепет струй, и где-то вдалеке, близко к месту, которое призывало его — грозный и величественный голос реки.
Реге — так звали реку на севере, а в южном, альдском течении она была Ржа. Неторопливая, широкая, с темной, мягкой, рыжеватой водой. По ней на север, из Доброй Ловли с тарахтением шли баржи, в огромном речном порту вода гудела и вибрировала от работающих кранов, моторных судов. С грохотом вбивали сваи и вода толкала Ньета в чешуйчатый бок.
Он поплыл дальше, севернее Доброй Ловли река стала еще шире, мощное спокойное течение несло одинокую рыбку с охристыми плавниками все быстрее, быстрее и, в облаке мельчайших частиц ила, перепревших листьев, торфа, вымытого лесными притоками Ржи, выплеснуло в Полуночное море.
В зеленоватой, будто светящейся его воде чувствовался вкус острых льдинок и отражалось серое северное небо. Полуночное море было намного горше и солонее моря южного, чья вода теперь и впрямь казалась сладкой, а еще у Полуночного моря не было ни дна, ни конца, ни края.
Ньет ошеломленно пробовал великое море на язык, запоминал кожей, вглядывался и ощущал.
Потом его отыскали местные фолари и погоня возобновилась.
Снова и снова в темной холодной воде появлялись юркие тени — Ньет ускользал от них, плыл, не останавливаясь. Он мечтал отыскать кого-нибудь из старых морских фолари, из тех, что превышают размерами человеческие корабли, но встречал только сплоченные стаи полуразумных хвостатых тварей, мелких и злых, как барракуды. Великое море пахло Полночью, зеленоватой мертвой водой, в его глубинах жили страшные черные рыбы, а еще ниже лежали слои смерзшегося ила — лед, который умеет тонуть. Иногда Ньет проплывал проржавленные и обросшие водорослями остовы затонувших кораблей, однажды нашел воткнувшуюся в грунт подводную ладью с торчащим погнутым винтом и проломленной рубкой.
Он уже отчаялся искать, когда вдруг почуял сонное присутствие существа огромного, древнего, внушающего ужас и почтение — кто-то из великих фолари был рядом и дремал в плотной, соленой, лишенной солнечного света воде.
Ньет встрепенулся и начал потихоньку всплывать к поверхности, медленно, словно пузырек воздуха.
Нечто темное, напоминающее обросший водорослями пловучий остров, спало наверху. Ньет двинулся вокруг дремлющего фолари, с опаско й проплывая мимо свисающих бородой корнеобразных щупалец и странных выступов.
Спит. Но как его пробудить?
Ньет раскрыл рот и крикнул, пронзительно, на пределе слышимости, так, как кричат фолари во время шторма, и крик этот вызывает панику на человеческих кораблях, заставляя моряков прыгать с палубы.
Так звучит песня моря, и почти для всех людей она — страшная.
Ньет снова крикнул и дернулся в сторону — темные щупальца чутко метнулись к нему, сплетаясь в сеть. Стрекучее белесое волокно задело, ожгло плечо, повредив чешую. Что-то вцепилось в волосы, Ньет задергался, полоснул когтями, вырвался и поплыл прочь что было сил.
Снизу, из темных, покрытой склизкой мутью корневищ, навстречу ему поднимались темные вертлявые тела — белые волосы, оскаленные пасти, растопыренные когтистые руки.
Мелкие фолари жили в тени великого, древнего, и, как ни жаль, совершенно неразумного. Кормились рядом с ним, как мелкая рыбешка кормится около акулы. Сейчас сеть страшных, покрытых крючьями и стрекалами, щупалец схватит его и убьет, как морской цветок убивает мелкую рыбешку, а стая обгложет.
Ньет рвался из последних сил, стая приближалась, он вынырнул у кромки воды — панцирь древнего создания образовал настоящий остров, и у острова был берег, засыпанная ракушками и заляпанная пометом чаек серая полоса. Кто-то самый быстрый или голодный рванул Ньета за ногу, он снова дернулся, доплыл до этой серой кромки, вцепился, подтянулся, выполз на берег и, хромая, побежал вглубь острова, пятная серое — красным.
Глава 6
Когда-то давно Юналь Элеми, режиссер студенческого театра «Вагон», сказал Рамиро, что Господь не обделил его музыкальным слухом. И даже показал несколько аккордов на гитерне. Рамиро не знал, существуют ли аккорды на губной гармошке, но простенькую мелодию, после долгих упражнений, подобрать смог.
Губная гармошка, вместе с двумя парами белья, бритвенным прибором и блокнотом на пружинке, обнаружилась в чемоданчике Виля. Блокнот, к досаде Рамиро, оказался почти полностью заполнен дневниковыми записями и зарисовками, последние были сделаны в зале военного суда, где запрещали фотографировать. Немного карикатурные, но очень выразительные рисунки, и, несомненно, очень похожие. В конце оставалось несколько пустых страниц, которые Рамиро изрисовал в первый же день, а остальные две недели читал и перечитывал о приключениях военного журналиста в охваченной путчем стране.
