– Ничего, если я у вас кое-что спрошу? – проговорил Линкольн.
– Не возражаю.
– Мне чем-то удалось вас разозлить, мистер Гроббин?
– Не вам, Линкольн. Вот этому. – Он все еще постукивал углом папки о колено. – Вот это самое меня злит нешуточно. Девушка пропала? И так и не объявилась? По мне, так тут у кого-то, к черту, руки дырявые. И мне поэтому интересно, не у меня ли. Что? Я разве что-то смешное сказал?
Так и есть. Линкольн улыбался.
– Нет, просто… вы настоящим полицейским были, в самом деле.
– Все верно, Линкольн, им я и был. – Но теперь и Гроббин ухмылялся, пусть даже несколько смущенно. – Клятые врачи мне больше не дают курить. Мне ни пить нельзя, ни красное мясо есть. А раз я теперь на пенсии, у меня бывает по три-четыре недели кряду, когда просто некого допрашивать. И тут вы такой – явились и напомнили мне о моих промахах.
– Едва ли это входило в мои намерения.
– Я знаю, – уступил старик. – Все вон те дела… – Он ткнул большим пальцем через плечо, показывая на ряд металлических шкафчиков. – Беверли хочет, чтоб я с нею сел и всё перебрал. Аннотировал самые интересные случаи. “Мясо на кости нарастить”, как она выражается. Но не понимает она одного, Линкольн, – в тех папках почти сплошь и есть избитое мясо на сломанных костях.
– Да?
– И вот в чем вся штука. Если бы вы и смогли докопаться до сути, узнать правду о том, что произошло сорок четыре года назад, именно это вы бы и отыскали. Битое мясо. Сломанные кости.
– Что вы мне пытаетесь сказать, мистер Гроббин?
– Я говорю вам – поезжайте домой, Линкольн. Качайте внучков на коленях. Жизнь удалась. Будьте счастливы.
Линкольн кивнул на папку, которую Гроббин положил на журнальный столик:
– И вы ничего мне сообщить оттуда не можете? Кроме того, что печатали в газете?
Гроббин вновь неохотно раскрыл папку.
– Ладно, вот что я помню. Съездил я тогда к вам. Парни из штата попросили проверить. Конечно, вас там уже не было. А дом на лопату заперт.
– Обычно постояльцев у нас почти не бывало до Четвертого июля.
Гроббин теперь пристально в него всматривался.
– Поблизости никаких соседей.
– Только Троеры ниже по склону. Их самих там в то время не было, но был их сын. Мейсон.
– Ага, я с ним побеседовал.
Значит, Линкольн не ошибся. Он действительно заметил там фамилию “Троер”.
– Вот как?
Гроббин снял очки и положил их вместе с папкой на столик.
– Я понял, что в те выходные случились какие-то неприятности?
– Он заглянул к нам без приглашения.
– И что произошло?
– Мы пили пиво на террасе.
– И все? Только пиво?
Линкольн пожал плечами:
– Это был семьдесят первый. Может, траву по кругу передавали.
– И никакого кокса?
– Конечно, никакого кокса. В общем, в какой-то миг Троер и Джейси оказались одни в кухне, и он попытался с ней слишком близко подружиться. Их застал наш Мики. И скверно отнесся к тому, что увидел.
Гроббин кивнул.
– Чертовски скверно, я бы сказал. Когда я с ним разговаривал, у него оба глаза были подбиты и челюсть зафиксирована. Сказал, что это ему ваш друг неожиданно двинул.
– Когда это произошло, я был на террасе, но, зная Мики, вряд ли они много беседовали.
– Вспыльчивый, значит, этот ваш друг? От нуля до шестидесяти миль за три целых и две десятых секунды? Такой вот парень?
– Вообще-то почти все время он тише воды ниже травы.
– Почти все время.
– Джейси бы он плохого ни за что не сделал, если вы на это намекаете.
Гроббин пожал плечами.
– Вы с ним лучше знакомы.
– Как бы ни было, – продолжал Линкольн, – в воскресенье больше ничего не случилось. Не понимаю, какое это имеет значение – мы же все во вторник уехали с острова.
Снова надев очки, старик опять взял в руки папку.
– Но тут говорится, что уехали вы не одновременно. Как так?
– Джейси проснулась раньше и тихонько ушла, пока мы все еще спали. Оставила нам записку, что ненавидит прощаться. В общем, суть в том, что она уехала с острова, так? Кто-то из Пароходной администрации ее опознал?
– Я б не назвал это идентификацией с положительным результатом. Скорее “ну, вроде”. Когда я с этой дамой разговаривал, она не казалась чересчур уверенной.
– Утверждаете, что Джейси отсюда так и не уехала?
– Нет, я просто говорю, что исключать этого вовсе нельзя.
– А вы сами как считаете?
– Ну, раз уж на то пошло, в штате были порядком уверены, что она уехала на каком-то утреннем пароме. Даже не знаю, с чего бы, раз у них всего одна эта свидетельница, но, должно быть, имелась и какая-то дополнительная информация, которой они с нами, местными, не поделились.
– То есть возможно, что с ней что-то могло произойти тут?
– А еще возможно, что ее похитили инопланетяне, – ответил Гроббин. – Смотрите на это так, Линкольн. Она либо жива, либо мертва. Если она мертва, если ее кто-то убил, что стало с трупом? Потому что для меня загвоздка в этом.
“Равно как и для мертвой девушки”, – подумал Линкольн.
– Ладно, вот сценарий. Вы убийца.
– Я? – У Линкольна сложилось отчетливое впечатление, что его хозяин не считает подобное предположение таким уж нелепым.
– Гипотетически, Линкольн. Мы тут включаем воображение. Вы на пароме и засекаете эту симпатичную хиппушку. У нас начало семидесятых, поэтому ходит она без лифчика. Вы за нею наблюдаете все время, пока паром не швартуется в Вудз-Хоуле. Она сходит на берег вместе с другими пассажирами без машин, а вы спускаетесь в трюм за своей, убеждая себя забыть про девушку. Просто какая-то хиппушка. Но когда вы съезжаете с парома, она вот, на Фэлмет-роуд, – стоит, вытянув руку. Вы подъезжаете. Предлагаете подвезти. Она садится. Вы разговариваете. Может, спрашиваете у нее, что хиппушки имеют против лифчиков. Это все вообще к чему? Считаете себя остроумным, но она к вашему вопросу относится всерьез. Рассказывает вам, что все дело тут в свободе, и это вас злит. Свобода. Может, вы только из Вьета вернулись. Женились по малолетству. Пару детенышей завели, не успели ничего и назад отыграть. Кто вообще, бля, свободен? Вы-то уж точно нет. Работаете на острове – садовничаете, а может, чистите бассейны у богатеев. В общем, работаете там, но, черт бы драл, жить на этом острове вам не по карману. Нет, живете вы в Нью-Бедфорде, потому что такие, как вы, там и живут. Летом зарабатываете прилично, но с пикапом на пароме кататься туда-сюда недешево. Поэтому вы работаете по восемь-десять дней подряд, спите у кого-нибудь на кушетке, если получается. На два-три дня возвращаетесь домой проведать жену и детенышей, чтоб они вам рассказали про всякую херню, которой им хочется, а вам она не по карману. Если бы кто-нибудь попросил вас описать свою жизнь, первое же слово, какое пришло б вам в голову, уж точно, к черту, не было бы “свободный”. Таким дурацким словом скорее будет пользоваться привилегированная хиппушка, которая сжигает лифчики.
