– Потому что думает, будто я его клон. Любить меня – просто другая разновидность любви к себе. И эта женщина Анжела…
– Какая разница, если он с нею счастлив?
– С чего б ему быть счастливым? Моей матери довелось быть счастливой?
– А ты уверен, что не была?
– С определенностью сказать не могу, нет.
– Послушай, я знаю, ты сейчас все время о ней думаешь. Это естественно. Просто все заканчивай и приезжай домой.
В “Рокерах” стало еще теснее, когда он вернулся. Целую вечность он протискивался к их столику в самой глубине зала. Тедди почему-то очень пристально глядел на эстраду, как будто она загадывала ему загадку.
– Все в порядке? – спросил он, даже не взглянув на Линкольна.
– Вава в больнице. У него эти микроинсульты.
Но Тедди все равно слушал вполуха.
– Ты видишь, что там творится?
Линкольн не видел – во всяком случае, не видел отчетливо. К музыкантам на эстраду вышла женщина, на вид – слишком старая, чтобы носить прическу из пурпурных шипов. Она держала микрофон, и когда Мики потянулся к нему, она попятилась, не отдавая.
– Там, похоже, кто-то решил, что сегодня вечер открытого микрофона.
Тедди покачал головой:
– Глазам своим не верю.
Хотя Линкольн и вообразить себе не мог, с чего бы, Тедди, казалось, по-настоящему чем-то встревожен. Мики и женщина с шипастой прической, судя по всему, действительно о чем-то спорили, но лицо у Тедди предполагало, что он наблюдает нечто гораздо серьезнее. Что же он говорил тем утром? Что иногда приступ имеет форму предчувствия? И у него сейчас оно?
Лишь когда телефон у него в кармане заелозил, Линкольн вспомнил о другом звонке, поступившем, пока он разговаривал с Анитой. Он успеет проверить голосовое сообщение, пока группа вновь с ревом не оживет? Публика уже принялась хлопать в предвкушении. Нажав “воспр.”, Линкольн прикрыл правое ухо, чтобы левым лучше слышать проигрываемое сообщение. Голос принадлежал Джо Гроббину.
– Линкольн. Позвоните мне, когда это получите. Я тут разнюхивал.
Его за плечо схватил Тедди.
– Ты должен это видеть!
Рассчитывая, что спор между Мики и женщиной с шипастой прической накалился, Линкольн с удивлением обнаружил, что на эстраде все на самом деле успокоилось. Повернувшись спиной к публике, женщина с пурпурными волосами о чем-то беседовала с другими членами группы. Очевидно, ей позволили спеть. А еще необъяснимей то, что публику такое развитие событий только больше заводило. Хлопали теперь еще громче.
– Минуточку, – сказал он Тедди.
Явно правильнее всего – вернуться на улицу и позвонить оттуда, но внутри не протолкнуться. Чтобы добраться до дверей, понадобится целая вечность, и Линкольн нажал на кнопку “перезвонить”.
Должно быть, Гроббин сидел, держа руку на телефоне, потому что ответил немедленно.
– Вы где, Линкольн?
– В одном месте, называется “Рокеры”.
– Понятно, отчего такой шум. Давайте встретимся. Но не там.
– Завтра?
– Сегодня было б лучше.
– Линкольн! – Взгляда Тедди по-прежнему не отводил от эстрады, а в плечо Линкольну вцепился как тисками.
– Зачем?
– Чтоб я объяснил про вашего друга Мики, – ответил тот.
– А что с ним не так?
– Вы знали, что в восьмидесятых он избил одного парня до полусмерти?
– Вы о чем это?
– Хотите угадать, как звали этого человека?
По спине у Линкольна пробежал холодок, он повернулся к Тедди, который рассматривал его теперь с таким выражением, какое Линкольн мог истолковать лишь как сожаление – словно и он каким-то образом был в курсе их беседы и уже знал, что́ намерен объявить Гроббин.
– Понятия не имею, – признался Линкольн.
Однако какое-то понятие он все же явно имел – иначе бы удивился, когда Гроббин назвал имя. Если бы имя уже не сидело где-то в глубине его сознания, он бы не подумал: “Ну конечно же”.
Три щелчка барабанных палочек – и на четвертом вступила вся группа, стеной звука. Линкольн узнал голос певицы тут же – это улика неопровержимая, как отпечатки пальцев.
– “КОГДА ПРАВДА ВДРУГ”, – взвыл этот голос.
Не хотелось этого признавать, но он ощутил ее присутствие в тот же миг, как сошел с парома на берег, и вновь, гораздо мощней, – в “Виньярд газетт”. А теперь – вот она. Из всех певиц, чьи песни Джейси исполняла с группой Мики, больше всех любила она Грейс Слик, и эта конкретная песня, “Кого-то любить”, стала ее визитной карточкой
[58]. Она ее пела с полнейшей убежденностью, будто сама сочинила слова и знала всю их историю, поэтому Линкольн предвидел следующую строку, не успела еще она ее пропеть: – “СТАЛААААААА… ЛОЖЬ”.
Грохот, сопроводивший слово “ложь”, прозвучал как лязг тарелок, но раздался он не с эстрады, а откуда-то ближе: это Тедди потерял сознание и сперва накренился вбок на соседний столик, а затем рухнул на пол, где и остался лежать, подергиваясь, в луже пролитого пива, с которым мешались струйки крови.
Тедди
Не послушавшись анестезиолога, велевшего ему отсчитывать от ста назад, Тедди решил, что гораздо насущнее – составить опись всего, в истинности чего убежден. Сделать конспект событий этих выходных, которые, подозревал он, превратили твердую почву у него под ногами в зыбучий песок. И лучше бы побыстрей, потому что препараты, которые ему вкатили санитары, очень хороши. Не только разобрались с болью, от которой перехватывало дыхание (“Ура!”), но настолько полно разобрались с его тревожностью, что он уже и не мог с уверенностью сказать, что же именно его так тревожило (“Еще раз ура!”). Вместе с тем он сомневался, что эти же наркотики укрепляют его аналитические способности.
Так… что же ему точно известно? Ну, он достаточно уверен в том, что отключился в “Рокерах”. Помнит, что ему подурнело, когда он поднялся на ноги, а вот затем вокруг стемнело и раздался громкий удар – звук, как он теперь заключил, с каким его собственная голова отлетела от ближайшего столика. Еще он вполне уверен – поскольку услышал, как такую возможность обсуждают санитары, – что может потерять правый глаз – ну, или перестать им видеть. Очевидно, упал он на винный бокал, при падении разбил его, и осколки глубоко вонзились в скулу, один – в опасной близости от зрительного нерва. Надо спросить Линкольна, он где-то здесь рядом. Пока его катили в операционную, он слышал, как друг просит его не беспокоиться, все будет прекрасно. Будь Линкольн знаком с его историей падений, не настраивался бы так оптимистично. “Да, и кстати, – давно говорил ему другой врач, после того как он приземлился на копчик, – с травмами позвоночника – вот за чем глаз да глаз нужен”. (“Эгей! – подумал Тедди. – Глаз да глаз! Вот это выражение у нас скоро, вероятно, зазвучит совершенно по-новому”.) Тогда, в шестнадцать, ему вполне светила возможность полного выздоровления. (“Шансы есть, его шансы… жуть как хороши”.) А вот результаты его… ну жуть как плохи.
