Линкольн вздохнул и устроился поудобнее. Как и утренняя беседа, этот разговор тоже грозил провалиться в кроличью нору, только теперь Гроббин в придачу был еще и пьян.
– Зачем вы мне все это рассказываете, мистер Гроббин?
Лицо у того тотчас же помрачнело.
– Заткнись, Линкольн.
– Прошу прощения? – Потому что он поразился не на шутку. Попробовал припомнить, когда кто-нибудь в последний раз велел ему заткнуться, и не смог.
– Я тут кой-чего объясняю, поэтому окажи-ка любезность. А кроме того, сам же слышал, как я тут пообещал Кевину не хулиганить. Не делай из меня вруна.
Вот, пришло в голову Линкольну, то самое, о чем тревожилась Анита: что если его предоставить самому себе, он окажется в час ночи рядом с воинственным пьянчугой. Есть те, кто предвидит всякое, и те, кто нет, и Линкольн принадлежит к последней категории. Влажные салфетки – не единственное, чего он не предусмотрел. Линкольн уже всерьез раздумывал, не слезть ли ему с табурета и не направиться ли к двери, да только был более чем уверен, что попробуй он такой маневр, Гроббин возложит тяжелую лапу ему на плечо и велит сесть на место. Завидев это, Кевин, возможно, подойдет и вмешается, но и это будет скверно. Хотя в итоге Линкольн остался сидеть из-за того, что в голосе Гроббина, попросившего не делать из него вруна, помимо угрозы, прозвучало и нечто жалобное.
– Спасибо, – произнес он, как только стало ясно, что Линкольн не рыпается. – На чем я остановился?
– Я объяснял своей жене, почему она во всем виновата, – напомнил ему Линкольн.
– Верно. Что она и без того знала, потому что у вас с ней такие разговоры уже бывали, и виновата во всем всегда она. А еще она соображает, что с тобой ей лучше не пререкаться, потому что ничем хорошим это никогда не заканчивается. Поэтому она просто стоит между тобой и холодильником, не прекословит и ждет, что будет дальше. Настанет день, Линкольн, когда кто-нибудь проведет такое исследование, и обнаружат они вот что: единственное место, где тебе точно не нужно оказываться, если ты женщина и живешь с жестоким пьяницей, – это между мужиком и холодильником. В общем, ты пихаешь ее нахер с дороги – сильней, чем собирался, – и она падает. Лежит и хнычет на полу, пока ты не приказываешь ей встать. Она не дура и делает, что велено. Стоит, глядя на тебя, вся такая “что я сделала?”. И знаешь, что ты при этом думаешь, Линкольн?
Поскольку его предупредили рта не раскрывать, Линкольн просто качнул головой.
– Ты думаешь: “Не та девчонка, на ком я залип”. Теперь – жирная неряха, волосья висят. Ты ведь так и не забыл, какой стройной красоткой она была раньше, и тебе от этого лишь еще сильней хочется двинуть в эту жирную уродскую рожу. Что ты в конце концов и делаешь, Линкольн. Пусть и не в тот же вечер, но тут уж без вопросов – туда ты и держишь курс. И сам знаешь, и она знает, и оно наконец происходит, и на сей раз ты велишь ей встать с пола, а она не встает, потому что не может. Просто лежит и моргает, не соображает ничего. И пусть даже ты сам какое-то время уже знал, что это неизбежно, ты все равно удивлен, что ее стукнул, до того быстро все произошло, а еще больше тебя удивляет, что тебе в результате тошно, потому что ты даже не упомнишь, когда в последний раз у тебя шевелились какие-то нежные чувства к суке этой. Но что есть, то есть – стыдно. Как… тебе… не стыдно. Поэтому ты думаешь: “Все, хватит”. Убеждаешь себя, что так вышло всего один раз, и этот порыв из организма ты выгнал. Но в глубине души-то знаешь, что все далеко не так, Линкольн. Тебе известно, что там, где в тебе это сидит, осталось намного больше. И ей известно, а поэтому в следующий раз, когда ей светит то же самое, она уже не ждет. Она запирается в ванной с мобильником и вызывает 911. И вот тогда появляемся мы.
Линкольн решил рискнуть и задать очевидный вопрос.
– А потом что? – Поскольку раз уж оказался он в кроличьей норе, ему стало интересно. А также благодаря всем этим его “ты” он ощущал и собственное соучастие. Что же будет с ним?
– Нынче-то? Не знаю. Я говорю о том, как было раньше. – В старике что-то неуловимо поменялось – прежняя угроза почти рассосалась, и он выглядел чуть ли не несчастным. – Теперь в полиции больше женщин служит. Всех лучше готовят. А тогда ты с напарником просто выводил мужика наружу. (“Слава богу”, – подумал Линкольн. Гроббин по-прежнему “тыкал” ему, но теперь Линкольн хотя бы легавый, а не правонарушитель.) Не на парадное крыльцо, конечно, где соседи увидят. А на задний двор, Линкольн, где темно и уединенно. И говоришь там мужику: “Если так и дальше будешь, ты ей сильно навредишь. Дело попадет в газеты. Тебе оно надо? Чтобы все знали, что ты жену свою нахер избил?” Мужик к этому времени уже уплыл в фугу, поэтому ты не очень понимаешь, сколько и чего до него доходит. Он просто перед тобой стоит и смотрит, как будто только и ждет, чтобы все закончилось – чтоб ты прекратил с ним разговаривать и убрался, что, как ему известно, в конце концов и случится. Если бы ты собирался его арестовать, давно б уже арестовал. Ты говоришь ему: “В следующий раз ты ее, наверное, убьешь. Если такое произойдет – сядешь. Сейчас-то ты думаешь, что хуже у тебя в жизни уже не будет, но еще как оно, блядь, будет”. Вот это до него доходит, потому что даже такой тупой сукин сын понимает. Жизнь всегда становится хуже. Видно, как его рвет на тряпки, Линкольн. Одна его часть желает объяснить, как оно все так вышло, но ему очень не хочется объяснять. В смысле, мы же все мужики, верно? Все втроем? Так чего ради ему объясняться насчет бабы другому мужику? Просто иногда… его такая злость, блядь, разбирает. Сам же понимать должен, как оно бывает, ну? Каково тебе от баб? Суки они, все до единой.
Тут Гроббин умолк, пристально разглядывая Линкольна с озадаченным видом.
– Я вот чего опасаюсь, Линкольн, – что вы не очень следите за ходом моей мысли.
– Вообще-то слежу.
– Тогда скажите мне. К чему я клоню?
– К тому, что мы все недобро к девушкам относимся?
Старик склонил голову, глаза у него опасно сузились, и Линкольн сумел прочесть у него в голове: “Ты надо мной издеваешься, Линкольн?” И потому он изо всех сил постарался бессловесно внушить Гроббину, что у него в намерениях такого и близко не было.
– Нет, Линкольн, это у меня… всеохватывающая тема. А клоню я к тому, что когда выводим этого дрочилу наружу, мы его стараемся защитить, а не ее. Если он и дальше так будет продолжать, что-то скверное случится с ним, а нам такого не надо. Мы не хотим, чтоб он терял работу, если она у него есть, или детишек, если их завел.
– Точно, – произнес Линкольн. – Согласен с вами.
– Рад это слышать, Линкольн, но спросите у меня, почему же нам вообще этот мудила небезразличен. Вам же должно быть хоть немного интересно.
– Почему он вам не безразличен, мистер Гроббин? – послушно спросил Линкольн, потому что ему действительно захотелось это узнать.
– Ну, быть может, еще в школе мы с ним знались – или с кем-нибудь вроде него. А если мы ровесники, то, может, в одной команде играли.
