И Мики будто выпотрошило. Откинувшись на спинку кресла, он смотрел прямо в ночное небо. Тедди он казался опустевшим – не человек, а скорлупа; всего несколько коротких часов назад играл в “Рокерах”, а сейчас словно музыка для него перестала звучать навсегда. Но он был полон решимости дорассказать, и когда Тедди сел, опять закутавашись в одеяло, Мики произнес:
– Финишная прямая. Выдержишь?
Тедди заверил его, что да.
– Линкольн?
– Иду. – Линкольн разогнулся – ну или постарался выпрямиться.
Когда все опять устроились, Тедди задал вопрос, не дававший ему покоя с самого начала:
– А сколько времени прошло, пока у нее не начали проявляться симптомы?
Мики взъерошил себе волосы.
– Недолго. Месяц-два? Мы идем, а ее вдруг качнет, точно земля уходит из-под ног, и еще – когда она уставала, походка у нее становилась запинчивой. А в другие разы потянется за чем-нибудь на столе – за солонкой там или стаканом сока, – и они летят на пол. Беда была в том, что мы не только траву курили, мы еще и выпивали крепко, поэтому ее не одну мотало так, что все сшибало. И все равно я понимал: что-то не так. Однажды втайне от нее сбежал в библиотеку и провел небольшое изыскание. Даже в те годы врачи были уверены, что атаксия – заболевание генетическое. Хоть порой и пропускает поколение – помню, я уцепился за эту надежду.
– Ты считаешь, она знала, что с нею что-то не так, когда мы еще были на острове? – спросил Тедди, вспомнив, как она произнесла у Гей-Хед: “Почему все обязательно должно быть через жопу?” В плену у собственного отчаяния, он тогда не задался вопросом, что может значить это “все”.
– Мне такая мысль тоже в голову приходила, – признал Мики. – Но, видимо, нет, иначе бы она не дала себе забеременеть. Но правда и то, что тогда она пустилась в бегство. Уж очень ей хотелось удрать от этого своего мудака-жениха. Из их Гринвича. От Дона и Вив. От кошмарной смерти собственного отца. Поэтому да – возможно, она и воображала, будто сбежать получится еще и от болезни.
– Вы с ней об этом не разговаривали?
Мики покачал головой.
– Это было хуже всего. Стоило мне только проявить озабоченность, как она впадала в ярость. В смысле – буквально в ярость. Мы все еще в Минерве видели, как она умеет злиться, но тут все было иначе. Она орала на меня, что если б ей хотелось себе блядскую мать, она бы осталась в блядском Гринвиче. Что я бы лучше за своим носом, нахер, следил. Я от такого злился, но потом симптомы исчезали на много недель, и я думал, что, может, она права, а это у меня паранойя… Ну и кроме того, еще группа. Чуваки, вы не поверите, до чего мы были круты. Типа, в десять раз лучше того, что вы сегодня услышали. Сыграны? Боже, да мы друг у друга мысли читали.
Невзирая ни на что, он улыбался. Радость, – подумал Тедди. Вот то единственное, чего ему самому не позволяет его ровный киль. У него такое блаженство приведет к эйфории, а та неизбежно развернется вокруг собственной оси и ввергнет его в депрессию и отчаяние. Это что – как и атаксия Джейси, тоже генетическое? Переживали ли когда-либо настоящую радость его родители? Или им тоже приходилось оберегать себя от эмоциональных крайностей? Казалось, им не нужно больше ничего, кроме того, что у них уже есть. Они сами друг у друга. Воскресная “Нью-Йорк таймс”. Каждую осень – свежая порция старшеклассников, из которой нужно что-то лепить. Их собственная разновидность его ровного киля.
– Мы зажигали по Монреалю, – продолжал меж тем Мики. – Хотя вообще-то по всему Квебеку. И даже поднимали вполне серьезные башли, что было хорошо, поскольку я так и не смирился с тем, чтобы жить на деньги, которые Джейси стащила из сейфа своего старика. Здоровый кусок их мы потратили на усилки, микрофоны и звуковую систему. И на старый катафалк, который переоборудовали, чтобы таскать в нем повсюду технику. Я убеждал себя, что верну все до цента, как только мы прославимся, и на самом деле какое-то время к тому и шло – что мы станем знамениты. Когда Джейси пела, чуваки, публика просто теряла волю. Развивалась как певица она поразительно. Когда мы только начинали, она выходила, может, с одной песней за отделение, но совсем немного погодя пела уже почти все, а где не пела, то оставалась на подпевках. Поначалу нам ее на сцену приходилось выманивать. А под конец ее бывало со сцены не согнать. И с каждым выступлением она становилась и смелее, и свободнее. Эту часть нашей жизни она любила больше прочих. Как я и сказал, она оставалась в бегах, а петь на сцене для нее было лучшим бегством.
Лицо у него потемнело.
– На концерты ей нравилось надевать такие мини-юбочки, и у нее была фишка, когда она спрыгивала со сцены с микрофоном в руках на столик в переднем ряду. Можете себе представить, тем, кто за ним сидел, открывался отличный вид. А она всегда надевала черные трусики, поэтому когда эти мудаки под юбку ей глаз запускали, они не очень понимали, что это они видят.
Линкольн неловко поежился в кресле.
– И она это признавала?
Мики вздохнул:
– Ладно, слушайте, я не собирался в это вдаваться, но если не поясню, вы никогда не поймете. У Джейси отношения с сексом были непростыми. Она его любила, но происходить он должен был на ее условиях, и всегда, всегда инициатива оставалась за ней.
Так оно и было у Гей-Хед, припомнил Тедди. Джейси просто скинула с себя одежду прямо у него на глазах, а он смотрел, парализованный и благодарный, с изумлением и страхом. Крикнула: “Давай, Тедди!” – когда он не сразу бросился за нею в ледяные волны. Потом прижала его к себе, и ее удивительная сила одолела его нравственные терзания. Ее больше всего возбуждала ее власть над ним?
– Всегда складывалось впечатление, что сам секс был как-то вторичен, словно ее подхлестывало нечто гораздо мощнее желания, а может, и отдельное от него. Как той ночью в корпусе “Тета”. Я не утверждаю, что ей не понравилось нас целовать, но те поцелуи на самом деле были не ради нас.
Ну еще бы, – подумал Тедди. С учетом того, что так долго происходило у нее дома, как секс вообще мог не сбивать ее с толку? И чего б не захотеть ей превратить его в оружие?
– В общем, – продолжал Мики, – там все было, как и с музыкой. Она любила петь, не поймите меня неверно. Но все это было не только ради пения. Публика? Да ей всегда было мало. Люди собирались не нас послушать, а на нее посмотреть. Ей хотелось, чтоб мы начали сочинять и исполнять свой материал, чтобы перестали уже петь чужие песни, когда добьемся успеха. Никак не могла она дождаться окончания войны, но уже не потому, что та глупа и безнравственна, нет, так считала прежняя Джейси, а потому, что тогда мы сможем вернуться домой и она покажет Вансу, Дону, Вив и всему Гринвичу, чем она стала. Она взяла с меня слово, что мы сменим название группы с “Большой Мик на кастрюлях” на “Месть Энди”.
Линкольну по-прежнему было как-то не по себе.
– Но тебя же, должно быть, беспокоило, как она теперь менялась.
