— Ух ты! — потянулся к ней Витя. — Подаришь?
— Потом, — сказала Маша. — За рюкзак мыв расчете?
— Эх, пропадай моя телега! В расчете. Цени Витю Галенкина: за полбутылки уступил, а тетка обещалась дать на две!
— Будет и на две. — Маша отдала Кэтрин рюкзак, а фотоаппарат взяла и повесила на шею. — Я иду в подвал вот с ним. Если через час не вернусь…
— Вернешься, — заверил бомж, — кто тебя тронет, когда ты с Витей Галенкиным?! Витю весь микрорайон знает.
— Вот я и говорю: я иду в подвал с Витей Галенкиным, и если Витя Галенкин через час не доставит меня на это место, неси его фотку в милицию!
До бомжа дошло, для чего сделана фотокарточка:
— Э, мы так не договаривались!
— А чего ты боишься? — сказала Маша. — Репутация Вити Галенкина тверже гороха. Вернемся, и я тебе эту фотку подарю на память.
— Ну, если подаришь, тогда пошли, — подобрел Витя.
— Я тебя никуда не отпущу! Ты мне объяснишь, в чем дело, или нет?! — закричала Кэтрин.
— Рюкзак Витя нашел в подвале этого дома, — сказала Маша. — Думаю, он связан… — Она покосилась на бомжа: кто знает, не ходит л и он в подручных у вора. — …Сама понимаешь, с кем. Я хочу там поискать.
— Я с тобой! — решительно сказала Кэтрин.
— Тебе нельзя, у тебя фотка — это моя страховка.
— Тогда я хотя бы здесь постою.
— "Из полей доносится: "Налей!" — заплетающимся ком вставил Витя Галенкин.
— Кэт, иди домой! — взмолилась Маша. — Вы с Эдькой ничем не поможете. Лучше дождись пану или Деда — кто первый придет. — и бегите сюда.
— Ладно, — согласилась Кэтрин. — Я быстро! Сейчас папу разыщу. Я знаю, в какой подъезд он пошел! — крикнула она, уже убегая.
А Маша с Витей пошли к заброшенному дому. Бомж заметно тормозил. Сильно пьющим людям нужно немного, чтобы напиться до потери сознания. Маша боялась, что вот-вот он рухнет и уснет. Однако Витя был парень-кремень и решительно доволокся до забора.
— Тебя подсалить? — галантно предложил бомж.
— Вот уж не надо, вы сами залезьте.
Витя долго прыгал и не допрыгивал. Воняло от него за пять шагов. Маша ждала, оттягивая момент, когда придется подсаживать бомжа. Но, к его мужской чести, Витя изловчился и сумел зацепиться за верхушку забора. После ш>го он стал скрести по доскам носками стоптанных ботинок.
— Я так сколько хочешь смогу провисеть, — похвастался Витя. — Рука — железо! Дамская сталь! Греческие орехи двумя пальцами щелкаю!
Маша огляделась, ища, что бы подставить ему под ноги. Ничего подходящего не было. Пришлось бежать за угол, оставив ненадежного Витю одного. Там она разыскала ящик.
Когда Маша вернулась, бомж еще висел на заборе. И похрапывал. Спит, что ли?!
— Я здесь. — Она подсунула ящик.
— Это же совсем другое дело! — обрадовался Витя. Наступил на ящик, подтянулся, перевесился и рухнул головой вниз!
Было слышно, как он со стеклянным звоном шмякнулся по ту сторону забора. Потом настала тишина. "Убила!" — ужаснулась Маша. Беспомощного, засыпающего на ходу человека заставила лезть через этот дурацкий забор! А он…
Витя отчетливо всхрапнул и вдруг завопил, с натугой выводя каждый звук:
Там, на тонких розовых кустах, В зарослях черемухи душистой Соловей российский, славный птах, Начинает песнь свою со свистом!
Маша вздохнула по своему единственному платью и полезла через забор.
Глава XV
В КОМПАНИИ С БОМЖЕМ
Земля по ту сторону забора была усыпана всем, что смогли докинуть прохожие. Срубленные наискось пеньки от кустов торчали как пики. Среди мусора лежал целехонький Витя Галенкин. Один пенек-пика прорвал бок его женского пальто.
Сидя на заборе, Маша высматривала, куда спрыгнуть. Бомж тем временем исполнил куплет про соловья и завел "Ой, мороз, мороз, не морозь меня!". У Маши было муторно на душе. Сейчас ей стало видно то, что скрывал забор: среди забитых досками окон первого этажа — одно черное, без досок и без стекол. В него и влез ночью водитель бордового "жигуленка". А утром выбрался, шатаясь, потеряв свой рюкзак. Теперь в это окно полезет Маша с ненадежным, а то и опасным Витей Галенкиным…
— "Напою жену, накормлю коня!" — вопил бомж. Маша спрыгнула, прижимая подол руками.
— Мы петь будем или пойдем?
— Песня в пути не помеха! — Витя поднялся на четвереньки, на колени и встал, шатаясь. — Штормит! — объявил он с удовольствием, как старый морской волк. — "А волны и стонут, и плачут"… Эх, красавица, встретить бы тебя лет пятнадцать назад, когда Витя Галенкин служил на дважды Краснознаменном Балтийском флоте!
Выписывая кренделя шаткими ногами, Витя пошел к разбитому окну. С каждым шагом его веселое настроение улетучивалось.
— Где ты была пятнадцать лет назад, я тебя спрашиваю?! — Бомж попытался ткнуть Машу в грудь серым от грязи пальцем, промахнулся и стал падать. Маша не помогала. Восстановив равновесие, бомж повторил, на этот раз печально: — Ну, где, где ты была?
— Меня еще на свете не было, — ответила Маша.
— Все так говорят. Никого не было, я один за всех отдувался! Не было ни земли, ни неба, ни тьмы, ни света, и только я носился… Гордый…
Лишь волны морские прославят одни
Геройскую гибель "Варяга"!
Маша не понимала, в самом ли деле Витя уже ничего не соображает или только куражится. Скорее бы пришел Сергейчик, а еще лучше — Дед!
Бомж без заминки нырнул в окно, а Маша задержалась, осматривая раму. Еще, чего доброго, попадется осколочек стекла — и прощайте, вторые за день колготки… Нет, все чисто. В окно столько лазили, что протерли дорожку на подоконнике.
— Ты чего? Греби сюда, — поторопил Витя Галенкин. По локоть запустив руку в прорванный карман, он копался за подкладкой пальто. Вынул свечной огарок и стал искать зажигалку или спички.
— У меня фонарик, — сказала Маша, влезая в окно.
— Ну так пошли!
Идти оказалось недалеко: с кухни в коридор, потом в прихожую; вышли из квартиры, спустились к заколоченной двери подъезда. Витя Галенкин был вдвое трезвее и впятеро серьезнее, чем полминуты назад. Боится, что ли? И петь перестал, славный птах…
Бомж зашел под лестницу, показал:
— Здесь он и валялся. Ну, давай деньги!
— Погоди. — Маша посветила фонариком. В углу, где лестница под наклоном сходилась с полом, остались четкие следы в пыли: две подошвы, овал и отпечаток ладони. Человек сидел, забившись в самое узкое место, подтянув колени к груди. А после оперся ладонью, встал и ушел. Или скорее убежал, раз не вспомнил о своем рюкзаке.
