– Если я такая ужасная мать, то ты называться отцом, вообще, не можешь. Ты развлекался, козёл, с нами. Ты не выполнил ни одного обещания, данного мне. Ты каждую минуту мне лгал, поэтому иди на хрен, ублюдок. Ты никто. И не дай бог, на теле моего сына будет хотя бы царапина, тогда я изведу тебя. Я вырву твоё грёбаное сердце и заставлю тебя жрать его. Пошёл вон отсюда! Верни мне моего сына! Отдай мне то, что тебе не нужно! Мудак! Я ненавижу тебя! Хочу, чтобы ты сдох! И ты сдохнешь! Я убью тебя, Дерик! Я убью тебя, если мне не вернут сына! Я за него убью! Ты виноват! Из-за тебя все наши проблемы! Из-за тебя! Ненавижу! Лучше бы ты никогда не появлялся в этом мире! Никогда! Ты несёшь с собой смерть и боль! Ты сеешь её вокруг себя! Я не прощу тебя! Ты никто! Ты жалок со своей властью, раз до сих пор не вернул мне сына! Моего сына! Убирайся! Убирайся!
С воем падаю на колени. Дерик исчез. А я всё кричу и кричу, обвиняя его во всех грехах этого мира. Я кричу до хрипоты и боли. Кричу, ненавидя его и то, что он сделал со мной. Я кричу…
Меня крутит во все стороны. Слёзы снова градом катятся по лицу, и всё тело болит, словно его избили. Всё болит. Боже мой… как всё могло стать таким ужасающе отравляющим здесь? Как Дерик посмел бросить мне в лицо эти обвинения? Он виноват сам. Не стоило трогать моё сердце и мою любовь к сыну. Я делала что могла. Нет… я ударила его, потому что он был прав, и это безумно больно. Я была ужасной матерью. Я оставила Нандо стерве, которая забрала его, чтобы показать мне – что такое настоящая потеря. Она обличила мой страх, и вот он оживает на моих глазах. Это конец всему. Конец любви и начало войны против неё. Это даже не ненависть, а просто алая пелена желания мстить за боль.
Глава 42
Ужасная, давящая обстановка полностью лишает меня сил. Мне не следовало говорить такие страшные слова Дерику, он не заслужил их, а извиняться уже слишком поздно. Страх, неизвестность, потеря сына, огромная вина на моих плечах. Попытки справиться со всем этим, находясь запертой в четырёх стенах, сводят с ума. Я не могу контролировать ни слёзы, ни крики, ни вой, ни просьбы хоть что-то мне рассказать. Я медленно схожу с ума. День сменяется ночью. Ночь перетекает в утро. И так по кругу. Я надавливаю на грудь, но она пуста. Кричу снова и снова. Я теряю себя. Я теряю разум. Любимых я уже потеряла.
– Реджина. – Открываю глаза, лёжа на полу в ванной, и сквозь какую-то муть вижу знакомое, напряжённое лицо.
– Молока нет… Герман, молока нет… – горько шепчу.
Он силой усаживает меня, а затем берёт на руки словно маленькую девочку и несёт обратно в спальню, а там всё напоминает о боли. Буквально всё: воздух, в котором трещат эти смертельные слова и обвинения; кроватка, в которой больше не спит мой сын; аромат его кожи, улетучивающийся с каждой минутой.
– Корону не одолжить? Может быть, так за принца сойдёшь?
Меня словно ударяют по щеке ледяным тоном. Поворачиваю голову и вижу Дерика, равнодушно смотрящего на Германа и меня, лежащую в его руках.
– Заткнись, – шипит Герман, усаживая меня на кровать.
– Он мёртв? Мой сын… малыш мой… он мёртв? – жалобно скулю.
– Реджина…
– Я больше не смогу его кормить. У меня молока нет… больше нет. Я плохая мать… такая плохая… я любила его, клянусь. Я так любила его… безумно любила его… хотела для него лучшего. Прости меня… прости меня… я не смогла его уберечь от неё. Прости меня, мне не следовало его рожать… из-за меня его убили… из-за меня… всё из-за меня… я лишняя везде… я не смогла… не смогла показать ему, как любила его… – Слёзы градом катятся по моим щекам. Я так ненавижу себя. Мне хочется причинить себе боль, физически расправиться с собой, только бы не сходить с ума от горя.
Неожиданно знакомый, тёплый и сладковатый аромат создаёт мягкий кокон вокруг меня. Эти руки я помню. Они могут быть очень нежными. Могут быть грубыми. Могут исчезнуть…
– Джина.
Я плачу. Плачу и прижимаюсь к груди Дерика. Мне так стыдно за то, что ударила его. Стыдно, что оттолкнула от себя. Стыдно за то, что превратила любовь в грязь.
– Он мёртв, да? Наш мальчик… сын наш… он…
– Нет. Он жив. Мне нужно тебе кое-что сказать, но я отложу этот разговор. Тебе необходимо поспать и поесть. Ты извела себя, а когда я привезу сына, то ему будет нужна мама. Это ты. Поспи, хорошо? Отдохни… – Дерик надавливает на моё, и без того слабое, тело. Я мотаю головой, цепляясь за его плечи.
– Нет! Нет, я не могу! Нельзя спать! Я должна найти его! Я должна…
– Герман, дай мне воду. Живо, – рычит Дерик, удерживая меня на месте. Я панически бегаю взглядом по его лицу и вижу едва виднеющийся синяк на скуле. Боже мой… я чудовище. Я урод! Я…
– Выпей, Реджина. – К моим губам приставляют бокал с водой. А я иссушена изнутри. Я хочу пить. Не помню, когда пила в последний раз. Я заключённая в своей вине. Меня наказали…
Вода буквально обжигает гортань. Она сжигает всё на своём пути, и я жадно пью. Мне мало.
– Всё-всё, хватит. Ложись, просто полежи немного…
– Нандо, где Нандо? – словно по щелчку вспоминаю о сыне.
– Скоро будет дома. Скоро.
Киваю и усталость затмевает свет. Она наваливается на меня тяжёлым и вонючим куском металла, стягивающим сознание.
– Нандо! – с криком распахиваю глаза и сажусь на кровати. Моргая, не могу вспомнить, что случилось. Как я оказалась в постели? Почему спала? Как я это допустила?
– Джина.
Вздрагиваю от голоса Дерика. Поворачиваю голову и вижу его, стоящего рядом с кроватью, но в темноте. Как было раньше. Он всегда был в темноте, боялся света. Боялся всего. Боялся себя, а я боялась любви к нему.
– Что… что происходит? Нандо, он здесь? – хрипло спрашиваю.
– Ещё нет. Герман подсыпал тебе немного снотворного, чтобы ты уснула. Тебе нужен был отдых. Но теперь мне придётся тебя его лишить. – Дерик делает шаг к кровати, а я инстинктивно, ещё сонная, разбитая и заблудившаяся в своих мыслях, отодвигаюсь. Он замечает это. Поджимает губы, и его полный мрака взгляд становится непроницаемым и острым.
– Ты помнишь тот день, когда я приехал в дом и звал тебя и Нандо? Разбудил всех?
Хмурюсь от странного вопроса, но киваю.
– Я обманул тебя. За двадцать минут до этого мне пришла открытка. От тебя. Из Ниццы…
– Что? – недоумённо шепчу.
– Да. Конечно, ты не могла её отправить, но так как я попросил всю корреспонденцию, где будет фигурировать твоё имя, передавать в срочном порядке мне, вне зависимости от времени суток, она дошла мне в руки именно в тот вечер. Обычная открыта, которую продают в любом магазине на улицах Ниццы. С неё всё и началось. Там было написано: «Ты уверен, король, что знаешь точно, где находится сейчас американка и её сын? Точнее, твой сын?».
Моё сердце словно покрывается коркой. Оно деревенеет и даже не знает, как реагировать на слова Дерика.
