Теперь она ясно расслышала удаляющиеся шаги. Выглянула в коридор – пусто. Виден коридор насквозь, от двери в ее конце до двери в дальнем. Тускло светят дежурные лампочки, блестит линолеум, вымытый кем-то из младших сестер. Шаги – бух, бух, все тише. И ни человека, ни следов на влажном линолеуме! Мистика. Призрак непослушного брата, съеденного пираньями.
Не успела Маша вернуться в постель, как где-то над ее кельей вспыхнул режущий глаза столб света. Вот и отгадалась загадка: Тяжелые Башмаки топал не здесь, а этажом выше – к прожектору шел. Странно: келья на пятом этаже, Маша считала его последним. Хотя весь дом странный. Прожектор горит наверху, и лестница с площадки ведет выше, значит, там есть что-то вроде чердака.
Луч был так ярок, что казался твердым. Он медленно сдвигался к выходу из бухты, как будто следя за целью. Петрович уплывает, поняла Маша и кинулась к окну.
Небо заволокло тучами – ни луны, ни звездочки. Подходящая погодка для ходок через границу. Яхта уходила на моторе, без парусов – в море поднимет, а здесь нет ветра, скалы кругом.
У Маши слезы навернулись на глаза. Собиралась она вчера угнать яхту вместе с капитаном, но тогда и так обошлось. Оля не разоблачила Лжема-рию пятой ступени, нужда махать пистолетом прошла, и Маша забросила мысль об угоне, как следует не обдумав. А зря. Сейчас она понимала, что по темным водам бухты, зазывно покачивая мачтой, уплывает ее шанс незаметно исчезнуть. Ведь Петрович не все время был на яхте. Наверняка ходил ужинать, хотя Маша не видела его в столовой вместе со всеми. Пробраться на яхту, залезть в рундук – рядом со спасательным плотиком хватало места… Никто бы и не заметил.
Хотелось бежать вслед за яхтой по золотой дорожке света на воде. Ну и пускай база в Южной Америке! Лишь бы выбраться. Везде есть полиция и люди, понимающие английский язык. Паспорт у Маши с собой, там написано, что она гражданка России. Полицейские связались бы с нашим посольством или с Интерполом… Все упустила, все!
Она упала на подушку и зарыдала в голос.
Улыбчивые дети папы Сана не дали нареветься всласть. Вбежали сразу две:
Что с тобой, сестра?!
Помочь, сестра?
Одна знала про автомобильную аварию и стала объяснять другой, мол, сестра не может говорить, наверное, потому и плачет. Маша кивнула. За прошедший день она столько кивала и мотала головой, что шея стала болеть.
Это пройдет! Ты просто перепугалась. Не распускай нервы, и все пройдет! – Сестра из соседней кельи говорила почти теми же словами, что и врач. – Ну-ка, откроем ротик…
Не успела Маша ничего понять, как ласковые пальцы надавили на подбородок и вложили что-то за губу. Во рту защипало, язык ощутил знакомую горечь. «Не хочу!» – мысленно закричала Маша, а в стиснутые зубы уже тыкался стакан с водой.
«Теперь хотя бы точно узнаю, сколько времени действует таблетка», – подумала она, засыпая.
На груди у нее сидел Ганс, маленький, с оранжевым брюшком, и перебирал когтистыми лапками.
Доигрался, гаденыш! – обрадовалась Маша. – Кто тебя так отделал?
Преподобный Сан, – важно ответил Ганс. Зубы у него были треугольные. – И ты такой станешь. Испытание прошла? Прошла. Теперь поедем с тобой в Корею, и преподобный тебя сделает пираньей, будем бухту охранять. Поженимся, мальков заведем…
Он схватил Машу за руку. Остатки сонного морока слетели, и оказалось, что на постели сидит настоящий Ганс и держит ее ладонь в своих. Мамочки, а ведь она с ним разговаривала! Или это было только во сне?
Поселимся в твоей обители, – говорил Ганс, по-негритянски блестя зубами. В келье стояла темень. Маша узнала его только по голосу. – А захочешь, останемся здесь. Мне брат иерей разрешит.
Маша поняла, что разговор о женитьбе идет давно, это горькая таблетка задурила ей голову, заставив путать явь со сном. Рука Ганса ласково перебирала ее пальцы. Ничего ужаснее в Машиной жизни не случалось. Забыв обо всем, она пискнула и отодвинулась в угол.
Ага, уже говоришь! – обрадовался Ганс.
Маша включила светильник, схватила с тумбочки блокнот, ручку и быстро начеркала: «Нет, я только кричать могу. И по морде».
Не нравлюсь?! – искренне удивился Ганс. – А не много ли ты себе позволяешь, сестра? Я, конечно, понимаю: пятая ступень, подарки от старших братьев… – Он кивнул на коробку с конфетами. – Но, сестра, в конце концов, не тебе же выбирать жениха!
Это было что-то новенькое.
«А кому, тебе, что ли?» – черкнула Маша.
Тоже верно, – согласился Ганс. – Но брат иерей может попросить за меня в штаб-квартире. Как-никак, я у него правая рука!
«А может, уже не ты?» – запустила провокацию Маша, показав опять же на коробку. Вчера она не знала, куда ее деть: с подоконника коробка падала, в тумбочку не помещалась. В конце концов Маша поставила ее ребром на книжную полку, как раму с картиной. Теперь в глазах Ганса это выглядело так, словно коробка выставлена специально, чтобы все спрашивали и знали, какие люди дарят Маше конфетки.
Сглотнув слюни, Ганс отпустил ее руку:
– И кто же из них? Иерей или казначей? Маша загадочно улыбнулась. Фиг он отважится спросить у самих братьев, пускай мучается.
– Ну и мир с тобой, сестра! – буркнул Ганс и ушел, горбясь.
Без характера человек. Жестокий, а без характера.
А странно Ганс говорил: «Не тебе жениха выбирать». Кому ж еще, преподобному, что ли?… Сначала Маша подумала об этом не всерьез. Перечитала свои почеркушки в блокноте, вспоминая весь разговор, и вышло, что так и есть! Подбирают пары в штаб-квартире (наверное, в Корее у преподобного), и ни жених, ни невеста здесь не вольны, но Ганс надеялся повлиять на решение через брата иерея…
Неужели это возможно в наше время? Неужели домашнюю Соню, и богатыршу Олю, и укушенного брата, между прочим, очень симпатичного, – всех переженят не пойми с кем, и они примут эту дурь с обычной радостной улыбкой?!
Маша сгребла с полки брошюрки и начала листать. Какая-то сестра из ее предшественниц здорово над ними потрудилась: где важную строку подчеркнула, где целый абзац.
«Почему вредна музыка?» И правда, почему? Надо будет почитать. «Церемония Святого Вина». Не то. «Мы – дети Царя и Царицы Вселенной». Понятно, кто эти царь и царица… Вот! «Речь преподобного Сана во время венчания на стадионе в Сеуле». Он что их, стадионами венчает?!
Маша стала читать и поняла, что да, стадионами. В тот раз папа Сан махом осчастливил шесть тысяч братьев и сестер, причем это был не рекорд. Речь попала в брошюрку, видно, потому, что оказалась первой после долгого перерыва: некоторое время папа провел в тюрьме, оставив детей без своего святого слова. (Ничего удивительного. Кто владеет подпольными цехами, тот должен иногда сидеть за решеткой. Хотя в брошюрке смутно говорилось о ложных наветах врагов Церкви Христианской Любви и Единения.)
