Ветер между тем усиливался, и яхта все сильнее кренилась на борт. Ноги у Маши оказались выше головы.
По палубе протопали босиком. Заскрипели блоки такелажа, над Машей неслышно пронеслась рея. Парус заполоскался и, пушечно хлопнув, надулся снова. Повернули. Не то яхта шла галсами против встречного ветра, не то взяла курс к причалу.
Маша проверила карманы – пистолет на месте. И ключик. Ганс говорил: «Сама отдашь»… Ох, как ей стало тоскливо. «Сама отдашь», значит, новоявленные родственнички – мелюзга. Им велели встретить курьершу с желтым чемоданом, и они встретили. Даже в чемодан побоялись заглянуть, не их это дело. А есть кто-то, кому предназначен загадочный груз. Он, скорее всего, знает настоящую курьершу. Должен знать, кому доверен чемодан, из-за которого уже убили человека…
В ряду спящих кто-то заворочался, и сразу вспыхнул прикрытый пальцами фонарик. За пассажирами присматривали.
– Брат, эй, брат! – зашептал знакомый голос. Ага, братец Ганс. Маша видела, как он склонился над кем-то, потолкал рукой… Спящий не откликался.
Ганс начал обходить всех, заглядывая в лица. Когда просвечивающий сквозь пальцы розовый огонек фонарика доплыл до Машиного соседа, она закрыла глаза. Шаги приблизились и остановились. Сквозь сомкнутые веки Маша чувствовала, что ей светят в лицо. Не дрогнули бы ресницы. Получать вторую таблетку из «братских» рук не хотелось.
Красивая, – заметил кто-то со стороны.
И счастливая, – добавил Ганс. – Преподобного увидит!
«Преподобного» он произносил с уважением, как будто с большой буквы.
Это что ж ее, в Корею…
Не болтай! – перебил Ганс. – Мало ли, проснется кто.
Я думал, она знает, – извиняющимся тоном сказал незнакомец. Маша решила, что человек он доверенный, раз не получил сонную таблетку, но посторонний. Хозяин яхты, судя по всему.
Она-то знает. И остальные все знают в общих чертах, – ответил Ганс. – А подробности с ними пока что не обсуждали, это не их уровень.
Второй год вожу вас, а понять не могу, – вздохнул незнакомец. (Угадала! – обрадовалась Маша). – Ладно, эти сопляки. Их свозят за границу поглядеть на преподобного, и они уже считают, что жизнь удалась. Но ты же самостоятельный парень! Машину мне починил, а в сервисе говорили, что двигатель надо менять. Не надоело тебе вкалывать за бесплатно? Давно бы расплевался с ними…
Это моя семья! – звенящим голосом перебил Ганс. – Петрович, у тебя отец был?
– Почему был? Он и сейчас жив-здоров.
А у меня были дяди Пети с дядями Володями. Какой год с матерью проживет, какой два.
Один меня порол, гад, ни за что. Выпьет и давай приставать: «Не любишь меня, шкет! По глазам вижу, не любишь»… Другой конфетки дарил, опять же спьяну, чтобы мать не ругалась. А в общем, плевать на меня было всем.
Розовый свет фонарика за веками наконец-то уплыл, и Маша открыла глаза. Ганс, продолжая рассказывать, проверял, спят ли остальные пассажиры.
– Ив школе всем было плевать. Кто такой Ганцев? Не гитарист, не каратист, а так, ни рыба ни мясо. Неделю проболеешь – никто не позвонит. Я и обокрал киоск. Ходил, раздаривал жвачки, шоколадки, чтобы на меня обратили внимание. Обратили: в четырнадцать лет отправили в специнтернат. А в шестнадцать я по всему должен был попасть на зону. Меня как раз на дело позвали, в квартиру позвонить: мальчишке откроют, а потом уже взрослые ворвутся… Иду по улице, крутой и гордый, считаю часы. Три часа оставалось. И подходят ко мне парень с девушкой: «Как вы относитесь к верности в любви?» – «Хорошо, – говорю, – только я ни того ни другого не пробовал. Любовь – это как, на хлеб мажут или ложками едят?» А они говорят: «Хотите чаю?»… Три часа оставалось, – повторил Ганс. – Если бы не братья и сестры, то быть мне бандитом.
«А сейчас ты кто, цветок душистых прерий? – подумала Маша. – От грабителей перешел к убийцам».
Рассказ Ганса не произвел особенного впечатления на Петровича.
– Ну и молодцы, коли так, – равнодушно сказал он. – Только, Ганс, нельзя всю жизнь долги отдавать. Тебе помогли один раз, а ты им сколько? Работаешь, как папа Карло, а на штаны просишь у брата казначея. Хочешь, устрою тебя в автосервис? Накопишь деньжат, женишься, заживешь, как все…
Где, интересно? – хмыкнул Ганс. – Я квартиру братству подарил, сейчас там обитель.
А мать где живет?! – удивился Петрович.
Мать пока сидит. Она работала в столовой, украла какие-то макароны. Я и выписал ее… Петрович, это радостная жертва. Я же объяснил: здесь моя семья!
А мать для кого эти макароны тащила, не для тебя ли?
Нет, я как ушел в братство, так ее не видел. Четвертый год уже, – легко признался Ганс. – Я всем доволен, понимаешь?
Нагнись, сыночек, – мрачным голосом приказал Петрович.
Опять заскрипели блоки, и тяжелая рея с парусом пронеслась у Маши над головой. Яхта накренилась на другой борт. Маша почувствовала, что вместе со своей «пенкой» скользит по палубе. Шорох волн стал громче. Бум! Ее бедная головушка с сотрясенным мозгом уперлась макушкой в фальшборт, и скольжение прекратилось. Бум! Бум! Бум! – послышалось справа и слева. Какая гадость, разве можно складывать спящих людей на палубе, как дрова?! А если бы они посыпались за борт?!
Точно, яхта шла против ветра. (Вообще-то прямо против ветра не может плыть ни один парусник, поэтому в таких случаях идут галсами, меняя курс то вправо, то влево.) А ветер осенью на Черном море чаще всего северный, Борей, как говорили древние греки, а сейчас его называют «борой». Значит, не в Турцию идем и не на Кавказ: туда ветер был бы попутный. Украина, Молдавия, Румыния? Тоже вряд ли: ветер был бы в правый борт… Получается, что либо яхта идет уже по Азовскому морю, либо ветер не северный. Опять все неясно… Встать, что ли, пугнуть их пистолетом: «Поворачивайте к Сочи!»? Нет, поняла Маша, за всеми в темноте не уследишь. Этому Петровичу только переложить руль, и смахнет ее парусом в море. А где-то еще околачивается брат-1. Спит, наверное, в каюте.
«Надо было сразу стрелять, – подумала Маша. – Продырявить колесо, загнать их в машину и держать, пока милиция не приедет».
Да, такого случая, как на дороге, может уже не представиться. Тогда у нее была ясность: противников двое, патрона в обойме три. А теперь?
Маша не могла знать, что ждет впереди, но кое о чем догадывалась, и догадки были мрачные. Самое-то дрянное, что везут ее не одну. Вон их сколько сопит рядом. Как там было сказано в «Фольксвагене»? «Порядок для всех один, сестра». Вряд ли это касается только таблеток. Ведь не для того же всю компанию взяли на борт, чтобы прокатить. Скорее они, как Маша, везут по чемодану с грузом.
И что у нас получается? Курьеров, считая Машу, не меньше восьми. Ганс, Петрович и брат-1 – еще трое. Всего, значит, больше десяти человек плывут из пункта А (из Адлера?) в некий пункт Б. Кто как, а Маша, например, с утра не ела. Накормить их в пункте Б кто-то должен? Охрана для секретных чемоданов нужна? А причал для яхты? А человек на причале? Наконец, босс, которому везут чемоданы, тоже там, ждет не дождется.
