– Да. Лори. У них были проблемы с зачатием, – кивнула мисс Стерлинг. – Они прошли через несколько ЭКО, и она наконец забеременела. Но потеряла ребенка на шестом месяце, получив известие о том, что ее муж убит.
Вот почему Вулф совсем не хотел детей.
И вот откуда он был так осведомлен об овуляции и подходящем времени для секса. Он не хотел тех же страданий, хотя горе окружало его всю жизнь. Он потерял самых дорогих в жизни людей, одного за другим, и все по вине одного и того же человека. Мне казалось, будто мою грудь вспороли ножом и из нее вывалились все органы.
Я прижала руку ко рту, желая, чтобы пульс успокоился. Это вредно как для меня, так и для малыша. Но безжалостная правда шокировала, и осмыслить ее было тяжело. Вот почему Вулф не хотел, чтобы я знала о его прошлом. Он знал, что я возненавижу себя на всю оставшуюся жизнь за то, что натворил мой отец. Черт, меня сейчас стошнит.
– Спасибо, что поделились со мной, – поблагодарила я.
Мисс Стерлинг кивнула:
– Дай ему шанс. Вулф далек от совершенства. Но кто из нас нет?
– Мисс Стерлинг… – я помедлила и оглянулась, – я потрясена вашими откровениями, но не думаю, что Вулф хочет попытаться заново. Он знает, что я у родителей, знает о моей беременности, но до сих пор не приехал. Даже не позвонил.
Каждый раз, думая об этом, мне хотелось свернуться калачиком и умереть.
По тому, как поморщилась мисс Стерлинг, стало ясно, что дела у меня действительно плохи. Я проводила ее до машины, и мы еще долго обнимались.
– Франческа, всегда помни: ты значишь больше, чем все твои ошибки, вместе взятые.
Когда мисс Стерлинг уехала, я поняла, что она права. Мне не нужно, чтобы меня спасал Вулф, чтобы меня выручал Анджело. Не нужно, чтобы мать наконец перестала быть бесхребетной или чтобы отец начал вести себя как мужчина.
Я нуждалась лишь в одном человеке – в себе.
Глава восемнадцатая
Вулф
Следующие несколько дней стали чистейшей воды наказанием.
Микстурой, которую стоит разлить по бутылкам, зарегистрировать и использовать в качестве наказания для растлителей малолетних.
Через три дня я сдался и набрал номер Артура. Теперь мир перевернулся, и неприступность изображал он. Единственным человеком, с которым я хотел поговорить, была моя жена, но ее прятали в королевстве Артура, а его владения охранялись мощнее, чем Букингемский дворец.
Каждый божий день, ровно в шесть утра, перед посадкой в самолет, и в восемь вечера я приезжал к бывшему дому жены в надежде с ней поговорить.
И всегда меня останавливал у ворот один из охранников Росси – а они были крепче и глупее всех мафиози, вместе взятых, – и не выказывал никакого желания пропускать мою машину, даже когда мои охранники начинали демонстрировать свои мускулы.
Звонить и писать ей неуместно и трусливо. Особенно после того, как Стерлинг призналась, что выдала все секреты прошлого наших семей. Поскольку Франческа полагала, что мой первоначальный план состоял в том, чтобы запихнуть ее в темную башню и медленно покончить с ее отцом, лишив его и его жену всего их имущества, я знал, что ей необходимо немного больше, чем гребаная гифка «извини». Нам надо обсудить все с глазу на глаз. Мне столько нужно ей рассказать. О том, сколько всего я узнал с тех пор, как она уехала.
Я люблю ее.
Я безумно ее люблю.
Я безжалостно, катастрофически без ума от юной девушки с огромными голубыми глазами, которая разговаривала с растениями.
Мне нужно сказать, что я хочу ребенка не меньше ее. Не потому, что вообще хочу детей, а потому, что хочу все, что она может мне предложить. И все, что не может, тоже хочу. Не обязательно владеть этим, но можно же просто любоваться.
Осознание, что я влюблен, не пришло за одну блистательную минуту, как бывает в фильмах от «Холлмарк». Это случилось постепенно, за ту неделю, что мы провели порознь. С каждой неудавшейся попыткой связаться с женой я понимал, как важно для меня увидеться с ней.
Всякий раз получая от ворот поворот, я смотрел на окно ее спальни и хотел, чтобы Франческа появилась из-за белых ажурных занавесок. Но этого не случилось.
Именно поэтому я принципиально избегал любовных связей. Вся эта чушь, от которой ты лезешь на стену, была не для меня. Но я лез. Пинал. Ломал. Репетировал речь, которую ей скажу. Скрывался от сотрудников, которые все звонили и звонили, говоря, что мне нужно выступить с заявлением по поводу текущей ситуации в моей семейной жизни.
Это моя проблема. Моя жизнь. Моя жена.
Все остальное перестало иметь значение.
Даже моя страна.
Через неделю удовольствия под названием «разбитое сердце» я решил нарушить правила и поторопить судьбу. Франческа возненавидит меня за это, но, откровенно говоря, у нее и без того, до моего следующего фортеля, хватит поводов плюнуть мне в лицо.
На седьмой день разлуки я вынудил Феликса Уайта во всей его лоснящейся потом славе составить мне компанию во время визита в дом Артура с нетерпящим отлагательств ордером на обыск.
Что пропало? Моя чертова жена.
У Уайта не было реальных оснований выдавать ордер. Он просто не хотел, чтобы я обнародовал собранный на него компромат. Истинный слуга двух господ, за несколько часов до обыска он написал Артуру, чтобы тот притащился домой к тому моменту, когда я к нему заскочу.
В общем, вот как мне удалось прорваться в дом Франчески. С шефом полицейского управления Чикаго, ордером и двумя копами.
А еще говорят, что романтиков не осталось.
Когда Росси открыл дверь, лоб его был так сморщен, что он походил на бульдога. Он просунул голову в щель, и его глаза превратились в две узкие щелочки.
– Сенатор, чем обязан вашему вниманию? – Он совершенно не обратил внимания на Уайта, чертовски хорошо зная, что тот скомпрометировал себя, прислав сообщение.
– Не время для игр, – с прохладцей улыбнулся я. – Если только не хочешь проиграть. Впусти меня или приведи ее. Я в любом случае сегодня с ней увижусь.
– Сомневаюсь. Не после того, как ты расхаживал на глазах у всего города с той русской шлюхой, когда дома тебя ждала беременная жена.
– Я не знал.
Понятия не имею, почему я оправдывался перед Росси. Но если он полиция нравов, то Майкл Мур
[15] – треклятый гуру здоровья.
– Как бы то ни было, я семь дней пытался с ней связаться. Из надежного источника мне известно, что ты сам захочешь открыть дверь, иначе мне придется кое-что сделать, и ты пожалеешь.
