А в пятницу Коля Дицман пригласил весь класс на репетицию. После уроков все пошли, и я, отправив Камиллу домой, присоединилась к остальным — давно хотела посмотреть, как они играют. Одноклассники и ребята из параллельных и младших классов — до кого донесся слух об открытой репетиции — гурьбой завалились в актовый зал и расселись в креслах, прямо как на настоящем концерте. Я не стала садиться и встала с другими девчонками у дальней стены. Можно подумать, если я буду держаться от Роберта подальше, мне легче будет с ним объясниться.
На сцене за барабанной установкой уже сидел со скучающим видом очкастый парень с блестящей лысиной. Сбоку стояли остальные участники группы и о чем-то шушукались. Едва увидев Роберта, я поняла, как сильно по нему соскучилась — даже не знала, что можно так стосковаться по едва знакомому парню. Малодушная, я таращилась на него, как в последний раз, отмечая для себя каждую черточку его лица, каждый жест, каждый взгляд, даже то, как он придерживал подвешенную на плечо черно-белую гитару — пока он не обращал ни на кого внимания. Ведь я дала себе зарок больше никогда на него не смотреть.
Наконец, Катя вышла к микрофону, а Роберт и Коля встали от нее по правую и левую руку. Роберт окинул взглядом зал и сразу нашел меня, его губы дрогнули в улыбке. Ударник несколько раз ритмично стукнул палочками, и они начали играть.
Я не сильно разбираюсь в такой музыке. По-моему, играли они отлично. У Кати, несмотря на примитивную внешность, оказался сильный оригинальный голос. Видно было, что она не привыкла к такому вниманию и чувствует себя на сцене скованно — стоит, вцепившись руками в микрофон и закрыв глаза. Но на нее я особо внимания не обращала, ведь то и дело мои непослушные глаза возвращались к басисту. Он по большей части играл, глядя на инструмент, но когда он отрывал взгляд от струн, то смотрел только в одну точку — на меня.
Сначала они спели три песни собственного сочинения — довольно дерзкие по смыслу и лексике, что вызвало бурю оваций среди зрителей. Потом Катя запела песню неизвестных мне исполнителей, которую я иногда слышала по телевизору или радио — «Без тебя». Мне показалось, что она сейчас заплачет — с такой тоской звучали слова. Я и сама готова была разреветься, стояла, жестоко обкусывая губы и глядя в пол. А потом опять встречалась взглядом с Робертом.
После «Без тебя» они исполнили пару более энергичных, но неизвестных мне композиций.
— А теперь стол заказов! — объявил Коля. — Ну, только заказывайте что-то известное.
Присутствующие в зале стали выкрикивать названия популярных рок-песен, и то Коля, то Роберт на Колиной гитаре играли и пели по одному куплету и припеву — если, конечно, знали ноты.
В какой-то момент, когда одноклассники все еще называли композиции, у микрофона встал Роберт.
— Ребят, мы уже порядком устали, так что сейчас прозвучит последняя песня. Лично от меня, потому что… — снова быстрый взгляд, который я невольно успела перехватить, — …потому что мне просто очень хочется ее спеть.
Песня явно адресована мне, я знаю, хотя все еще пытаюсь не верить, отрицать очевидное. Никогда не думала, что буду проклинать тот день, когда на меня обратит внимание парень. Роберт легко тронул струны гитары, через динамик полился его чистый сильный голос:
— От края до края небо в огне сгорает,
И в нём исчезают все надежды и мечты,
Но ты засыпаешь, и ангел к тебе слетает,
Смахнёт твои слезы, и во сне смеёшься ты.
Эта песня была мне также хорошо знакома, но никогда не трогала, а сейчас я чувствовала ее каждой клеточкой своего тела. Пусть никто не догадывается, для кого он ее поет — само сознание того, что эти слова предназначаются лишь мне, мне одной, заставляло душу радостно трепетать. Решимость отшить Роберта таяла.
— 3асыпай, на руках у меня засыпай,
Засыпай под пенье дождя.
Далеко, там, где неба кончается край,
Ты найдёшь потерянный рай…
Он не ограничился одним куплетом и спел песню до конца. Когда стихли последние аккорды, школьный актовый зал еще несколько секунд вибрировал тишиной, ребята понимали, что Роберт спел… сильно. Сам певец, приложив ладонь к струнам, поднял глаза на зрителей, видимо, удивленный отсутствием аплодисментов. Наконец, кто-то захлопал. Потом еще кто-то. Еще и еще… Вскоре аплодировали все, а сидевшие встали, выражая восхищение потрясающим исполнением.
Отхлопав, ребята начали вываливаться из зала также дружно и неорганизованно, как и вошли. Я хотела бы выбросить все произошедшее из головы и со спокойной душой выйти из зала. Но Роберт смотрел на меня, и я не могла пошевелиться. Он неспешно слез со сцены и подошел ко мне. Едва он приблизился, я уставилась в пол. Воздух в зале сразу стал спертым, напрочь лишенным кислорода, а пространство резко уменьшилось до двух квадратных метров, в которых помещались только я и он.
— Тебе понравилось?
Я продолжала изучать паркет и лишь кивнула. Привычный осмотр местности — в зале никого не осталось, только Коля и Бах возились с оборудованием, а Катя сидела, свесив ноги со сцены, наблюдая за нами.
— Луиза, посмотри на меня, — попросил Роберт.
Если я на него посмотрю, это будет верная погибель. Я ничего не смогу ему сказать, я пойду на все. И я, продолжая смотреть под ноги, отрицательно замотала головой.
— Почему? Ты меня боишься? — в его голосе появилась знакомая смешинка.
Он взял меня за локоть, и я отпрянула от неожиданного прикосновения.
— Ты не понимаешь, — поспешно забормотала я фразы, которые репетировала дома. — У нас ничего не получится. Я — чеченка, я никогда не смогу встречаться с русским. У нас так не принято.
— Луиза…
Но я не дала ему договорить:
— Пожалуйста, перестань. Перестань все это делать. Если кто-то из наших в школе про это узнает… Если узнает моя семья, у меня будут неприятности, огромные неприятности, о которых ты и понятия не имеешь! Я прошу тебя…
Тут я не выдержала и подняла на него глаза. Роберт внимательно меня слушал, хотя на лице его читалось непонимание. Куда уж ему понять!
— Я прошу тебя, не подходи ко мне больше! — выпалила я и выскочила в дверь зала. Скорее, прочь от него. Домой, в другой город, в другую страну, на другую планету — не видеть и не слышать никогда! Слезы душили, но я не хотела показывать Роберту, как тяжело мне дается это решение. Лишь забежав в какой-то пустой класс и убедившись, что он за мной не идет, я дала волю чувствам и разрыдалась.
Какая я была дура! Решила поиграться, и вот чем это обернулось. Грудь распирало от невыносимого желания немедленно вернуться, позволить ему взять себя за руку, позволить себе быть с ним. Как наркоман вожделеет дозу наркотика, я была готова поступить так, как требовало сердце, и лишь мамины слова, набатом бившие в голове, не давали сделать этого.
«Хьо нохчи кIанте бай мари гIур яц хьун!»
