– За-ду-шу, – шипя протянула роженица, кажется позабыв о потугах. Причем произнесла она это так, что я не поняла: то ли она мне душу в качестве товара обещает, то ли то, что придушит меня, как оклемается.
– Задушишь-задушишь, – решила заверить я, не сильно вдумываясь в смысл того, что говорю. Ибо пока беременная отвлекалась на разговор, я смогла осмотреть ее. И понять: дело дрянь.
Двойня, да еще у обоих неправильное предлежание. И, кажется, у одного еще и обвитие… Выругавшись сквозь зубы, я начала кастовать первое заклинание, чтобы освободить шею нерожденного от петли пуповины.
Повивальной практики у меня еще не случалось. Все больше были ранения, переломы, даже ассистировала при операциях, но роды… Да еще вот так – в телеге, посреди тракта, а не на кушетке, под руководством наставника.
И все же у меня получилось. Молодая мамаша была хоть и голосистой, но хотя бы брыкалась не сильно. Мимо моего уха, когда принимала первого, ее пятка только пару раз просвистела. Но я увернулась. Правда, подозреваю, не уклонись я, еще неизвестно, осталась ли бы в здравом уме, твердой памяти и без вмятины в черепе. Удар, пришедшийся в борт телеги, проломил дубовую доску.
– На вот, держи, мни, – я сунула Олеше в руку первое, что попалось, – а лягаться не смей! – сурово скомандовала я, перерезая своим мечом пуповину первого младенца. Тот горланил не хуже матушки.
Мелькнула мысль, что на такой вой наверняка вся окрестная нечисть сбежится. Но она быстро сменилась другими: надо было принимать еще одно дитя, которому уже не терпелось появиться на свет.
Второй вылетел по родовым путям пробкой из бочки. Я только руки успела подставить, как он показался. Точнее – она. Мелкая, та самая, вокруг шеи которой обвилась пуповина, попискивала не в пример слабее братца, зато на одной ноте и не переставая.
Когда же я хотела положить роженице на грудь детей, чтобы те попробовали материнского молока, а заодно помогли отделиться последу, то только тут увидела, что дала Олеше в руки… подкову. Которую та благополучно разогнула. Совсем.
Я осторожно отняла у нее железяку и приложила к груди детей. Вот только закончить с родами мне не дали. Вой – характерный, протяжный – огласил округу. Степные волкодлаки.
Они подбирались кругом. Я чуяла их приближение, как иные – дуновение ветра в тяжелом от зноя воздухе. Только этот ветер нес с собой запах смерти.
Оскаленные пасти показались из травы спустя несколько мгновений. К тому времени успела создать защитный контур, но… изрядно поистратившись на родах и так до конца и не восстановившись после сдачи зачета, я была вымотана, поэтому сомкнуть его куполом не смогла.
И все же сожгла несколько тварей, прежде чем одна, самая шустрая, перепрыгнула через марево барьера. Наука магистра Ромирэля не прошла даром. Клинок оказался в моей руке раньше, чем я успела сообразить. И кровь от перерезанной пуповины смешалась с кровью нечисти, когда я отсекла той башку.
Еще одна гадина попробовала повторить трюк товарки, но для нее барьер оказался все же высок, и она с визгом завалилась на спину, ударившись о полупрозрачную препону.
А я… я понимала, что до утра не дотяну. Да и уйдет ли стая, почуявшая кровь, на заре? Вред ли. Но дорого продать свою жизнь…
Цокот копыт, властный окрик и пульсар, рассекший тьму так, что его росчерк выжег полосу правы, а вместе с ней и парочку волкодлаков, – это последнее, что я помню перед тем, как рухнуть без сознания. Контур я держала до последнего, вычерпав себя до дна.
Пробуждение вышло не из приятных. Все тело ломило, а я сама была спелената точно младенец: одеяло, подоткнутое по периметру кровати, не давало пошевелиться.
– А… очнулась, практикантка… – протянул старческий голос. – Ну добро, добро. Ты молодец. Хоть и бестолочь, но молодец.
С этими словами он приставил к моим губам чашку с отваром. Взвар норышника. Травки своенравной и дюже вреднючей, которую не так-то просто было поймать: она так и норовила юркнуть под землю, когда до нее дотрагиваешься. А еще обладала отвратным вкусом. Зато помогала восстанавливать силы.
Я зажмурилась и сделала глоток, ожидая, что тут же вырвет. А что? Бывало. Но нет, отвар прокатился огненным комом по горлу и змеей стал угнезживаться в желудке.
Лишь на следующий день я узнала, куда я попала, а главное – к кому. Извар Бейсминский, больше известный как Извар Волна, – целитель, который чуть меньше века назад, будучи семилетним мальчишкой, сумел остановить желтый мор в городке Бейсмине. Болезнь едва не выкосила город. Целители тогда не справлялись. Улицы были полны трупов, которые не успевали закапывать. И власти приняли решение, что нужно погрузить весь город под купол по принципу: никого не впускать и не выпускать, чтобы остановить распространение заразы.
У Извара от болезни погибла вся семья. Он остался один, и тогда у юного мага не просто проснулась мета, но и сразу инициировалась. Правда, произошло это в результате магического срыва, прокатившегося по городу волной. Чистая сила буквально выжгла всю заразу окрест. А вот маг, у которого мог бы быть десятый уровень дара, почти полностью выгорел. Восстановиться до конца юный целитель так и не смог, если судить по учебникам истории целительства, то у него так и остался дар на уровне тройки. Но и с ним Извар творил чудеса, утверждая, что сила целителя не в том, каков его магический резерв, а в том, как он умеет пользоваться магией.
В общем, я угодила к великому целителю. Дюже сварливому, с ехидным характером, не терпящему возражений и не берущему практикантов. К слову, оные, практиканты, к нему ежегодно заявлялись на порог, причем пачками. От каждой академии минимум по дюжине. Ведь учиться у легендарного целителя искусству врачевания – престижно, почетно и вообще честь. А еще после такой практики выпускника оторвут с руками лучшие лекарские империи.
Вот только сам Извар, удалившийся от городской суеты в глушь, брать учеников не желал, считая всех приезжавших к нему бездарями. Разворачивал адептов на пороге. И меня бы, наверное, погнал, заявись я к нему с направным листом, увенчанным ректорской печатью. Вот только я не постучалась в его дверь, а… шла довеском к только что родившей пациентке.
– Ну и что мне с тобой делать, практикантка? – вопросил убеленный сединой чародей на исходе второго дня, когда я смогла сделать пару шагов от кровати, и даже не по стеночке – то есть почти поправилась.
Я лишь пожала плечами и предельно честно ответила:
– Может быть, ничего? А я оклемаюсь и сама, как синяк, сойду, в смысле уйду отсюда?
– «Ничего», – усмехнулся старик в бороду и огладил ее рукой. – Да чтоб ты знала, умению ничего не делать учатся всю жизнь! И многие, даже ставши привидениями, не могут постичь этой тонкой науки! Ты вот тоже, смотрю, «ничего не делала» рядом с той дурой, что с мужем-остолопом поперлась на ночь глядя через вурдалачье поле. Сразу бы за мной верхового послали. Зачем ввязалась-то? – с прищуром смотря на меня, вопросил Извар. – Тебе же за это никто не заплатил бы. Да и сейчас не заплатит. Разве что на костер предложит прогуляться. Эта Олеша, как очнулась, первое, что заявила, что ты ведьмовка. И надумала ее детей утащить. – Еще один внимательный взгляд. – Насилу тебя у животинцев отбил.
