Она не лежала ночами на полу и не вылизывала миски с пудингом, но постоянно ела и ела, при любой возможности. Прежде всего — картофельные чипсы. От них ей было плохо, появились прыщи. Но Барбара не могла прекратить. Она впихивала в себя сладкие пестрые конфеты — резиновых мишек, шоколад и засахаренный арахис. Была убеждена в том, что делает это, потому что считает себя несчастной из-за своей внешности. Чем более толстой казалась она себе в зеркале, тем более неистово запихивала что-то в себя, чтобы облегчить свое горе. Страшный порочный круг, в котором причина и следствие слились в ужасную беду…
Лишь значительно позже Барбара подумала, не имел ли ее неутолимый голод более глубокую причину. Не будучи склонной к любительской психологии, она все же пришла к заключению, что это было связано с соперничеством с младшим братом. У Барбары всегда были хорошие отношения с матерью, но она знала, что та очень хотела сына.
— Для тебя мы даже не придумали имя, — рассказывала она иногда Барбаре, — настолько я была уверена в том, что родится мальчик!
Когда спустя почти восемь лет после рождения Барбары на свет появился желанный сын, мать была вне себя от радости. Правда, справедливости ради, Барбаре следовало признать, что мать всегда старалась совершенно одинаково относиться к детям, — и все-таки было что-то особое, связывавшее ее с сыном, какая-то невидимая пуповина, которая так и не была перерезана, бессловесное понимание друг друга.
Барбара не помнила, чтобы она ощутимо страдала от этого, но где-то в глубине души это в ней сидело. Иногда у нее внезапно возникало чувство внутреннего озноба, без всякой видимой причины, и если она начинала много есть, тепло постепенно возвращалось к ней. Возможно, причина была в брате, но, может быть, и в чем-то совсем ином. В какой-то момент ситуация стала развиваться по нарастающей. Она беспрерывно ела, рыдала, глядя в зеркало, и опять ела, чтобы задушить слезы.
И, конечно, ни один юноша не интересовался ею, ни один!
Барбара беспокойно металась суда-сюда; прошлое крепко держало ее и не отпускало от себя. У нее горело лицо, когда она думала о школьных вечеринках, которые ненавидела, но которые должна была посещать. Развлекаться было в порядке вещей, а веселиться — первой заповедью. Ей вспоминалось узкое подвальное помещение с сумеречным освещением, потрясающая музыка, запах пота, духов, салата из лапши с майонезом и алкоголя, хотя он был запрещен. Пары прыгали на танцплощадке или — уже поздним вечером — танцевали, тесно прижавшись друг к другу, буквально сливаясь в единое целое — шаг вперед, шаг назад, — но, по сути дела, оставаясь на одном месте.
Барбара обычно сидела рядом с учителем, наблюдающим за учениками, и судорожно старалась завязать и поддержать разговор, чтобы создалось впечатление, будто она слишком погружена в захватывающую беседу, чтобы интересоваться танцами. Конечно, никто ей не верил, и Барбаре, заливавшейся краской, то и дело приходилось переживать минуты неловкости, когда учитель, руководствуясь своими педагогическими обязанностями, подзывал какого-нибудь юношу и отправлял его к никому не нужной Барбаре со словами: «А теперь потанцуй с Барбарой!» Юноша закатывал глаза и кривил рот, в то время как Барбара беспомощно бормотала: «Я совсем не хочу сейчас танцевать…» При этом она бросала взгляд на решительное лицо учителя, свидетельствовавшее о том, что он не позволит ей улизнуть.
Когда мучительный танец, во время которого ее партнер, как правило, даже не пытался скрыть свою неприязнь к ней, заканчивался, Барбара бежала в туалет; но и там она натыкалась на толпу девочек, которые толклись перед зеркалом, болтали и дурачились, обменивались губной помадой и хвастались своими приключениями.
— Вы не поверите, Франк схватил меня за грудь!
Барбара могла только мечтать о подобных посягательствах.
Конечно, на момент поступления в университет она была еще девственницей, и у нее постоянно возникало мрачное чувство, что это видно издалека. В течение первых двух семестров Барбара держалась особняком, как, впрочем, было всегда, и использовала свою обособленность, чтобы со всей энергией и концентрацией отдаться учебе. Осознание того, что она обладает острым умом и даром необычайно быстрого восприятия, стало для нее первым настоящим успехом и существенно повысило ее самосознание.
Потом уже и ее товарищи по университету заметили, что среди них есть интеллектуалка, которая получает лучшие оценки и пользуется большим уважением преподавателей. Многие ей завидовали, но, с другой стороны, советом и помощью Барбары можно было легко воспользоваться в случае наиболее сложных проблем, и так она неожиданно обрела массу друзей — и начала понимать, что ее могут любить, что ей удалось завоевать восхищение и признание.
И Барбара нанесла решительный удар. Отныне она отказалась от картофеля фри с майонезом и записалась на курсы гимнастики. Познакомившись на одном семинаре с Ральфом, она была все еще пухленькой, но гораздо стройнее, чем прежде. То, что ею наконец заинтересовался мужчина, к тому же такой привлекательный, как Ральф, вселило в нее еще больше оптимизма. Барбара голодала и занималась гимнастикой, пока не достигла идеального веса. С помощью парикмахера она придала своим волосам цвета бродячей собаки красивый золотистый блеск. И еще поняла, что любит элегантную одежду и имеет хороший вкус.
Она непреклонно избавлялась от всего, что напоминало ей прежнюю Барбару; насколько было возможно, прятала раны и шрамы за отличными оценками и заметными успехами, за броской губной помадой и шикарными шмотками, за самооценкой, которая — она знала — иногда была поспешной, но всегда служила определенной цели: добиться того, чтобы люди относились к ней с уважением и симпатией.
Барбара полностью изменилась и преобразилась, не осознавая этого сама и не принимая во внимание то, что Ральф не считал ее метаморфозу фантастической…
Сегодня, в это утро, когда на нее нахлынули воспоминания, дремавшие уже целую вечность, ей неожиданно пришло на ум, что Ральф влюбился в другую женщину, а не в ту, которой она была сегодня. Возможно, это не сделало его таким счастливым, как она себе это представляла…
Барбара села в кровати, откинула одеяло. От всех этих мыслей, этих картин она шарахалась, как от заразной болезни, и довольно успешно — и не хотела предаваться им сейчас. Ей не хотелось больше лежать в постели. Она должна была встать и чем-то заняться, лучше всего — дальнейшей судьбой Фрэнсис Грей и…
Внизу зазвонил телефон.
В данный момент это было именно то, что нужно, — желанное переключение внимания. Барбара вскочила с постели, выбежала из комнаты и понеслась вниз по лестнице, только сейчас заметив, что не надела тапочки и что холод как нож врезается в ее ноги. Она увидела, что дверь подвала была приоткрыта; внизу горел свет, и Ральф чем-то гремел — вероятно, пытался запустить отопление. Барбара очень надеялась, что ему это удастся. Она уже дрожала всем телом, потому что в спешке забыла также накинуть халат.
— Да? — сказала она в трубку, тяжело дыша.
— Барбара? Это Лора. Надеюсь, не разбудила вас.
