— Боже мой, — воскликнула Аделина. — Ты должна быстро переодеться!
Марджори подошла ближе, оставив позади мокрый след.
— Извините, что опоздала, — сказала она тихо.
Комнату осветила молния. Свет электрической лампы над столом задрожал и задергался.
— Где ты была? — спросила Лора. — Фрэнсис тебя искала!
Марджори подняла голову. Ее взгляд встретился со взглядом Фрэнсис, которая попыталась что-то прочитать в глазах девочки. Что это было? Ненависть? Злорадство? Удовлетворение? Ей не хотелось искать разгадку.
Марджори опять опустила голову. Вымокнув, она казалась еще более маленькой и хрупкой, вызывающей сочувствие.
— Я была… я была так расстроена… — проговорила девочка. Она говорила так тихо, что всем присутствующим пришлось напрячь слух, чтобы ее понять. — Я хотела побыть одна. Я… совсем не заметила, что… начался дождь.
— Что же тебя так расстроило? — спросила Аделина.
— Мне кажется, что Марджори должна сначала принять горячую ванну, а потом лечь в постель, — бросила Фрэнсис. — Если она будет продолжать здесь стоять, то заболеет. — Она отодвинула стул и встала. — Пойдем, Марджори. Отведу тебя наверх.
— Одну секунду! — Виктория тоже встала. Она была очень бледной. — Что тебя так расстроило, Марджори? — Иногда ей удавалось сложить два и два.
— Давай перенесем допрос на завтра, — попросила Фрэнсис.
— Не знаю, могу ли я сказать… — пробормотала Марджори.
— Ты все можешь сказать, — ободрила ее Виктория. За окном опять сверкнули молнии, озарив ярко-желтым светом комнату.
— Завтра у Марджори будет грипп, — предостерегла Фрэнсис.
— Джон и Фрэнсис… — пропищала Марджори.
Эти два имени и то, как она это сказала, сулили нечто более страшное, чем если бы была произнесена полная фраза. В комнате повисло мрачное предчувствие и ужасающее подозрение. Виктория еще больше побледнела, если такое вообще было возможно. Аделина открыла рот, но тут же закрыла его. Лора сделала огромные глаза.
— Он прижался к ней, — продолжала Марджори, — а потом сказал… он сказал, что любит ее… я не могла в это поверить… — Она посмотрела на Викторию, у которой в глазах стояли слезы. — Он ведь был вашим мужем, Виктория.
Фрэнсис быстрыми шагами подошла к ней и ударила ее сначала по одной, а потом по другой щеке. Кто-то вскрикнул. Свет над столом задрожал и погас.
На следующий день Марджори сказала, что она при любых обстоятельствах хочет вернуться к отцу в Лондон, и Фрэнсис подтвердила, что это отличная идея.
— Тебе нет смысла оставаться с нами, Марджори. Мы не сможем ужиться друг с другом.
— Значит, вы вышвыриваете меня, — сказала Марджори, хотя сама минутой раньше объявила о своем отъезде. — Я вынуждена уехать, поскольку видела то, что не должна была видеть.
— Мне кажется, ты сама хочешь уехать. Разве ты не хотела этого с самого начала?
— Разумеется. И я очень рада, что вы тоже наконец это поняли.
Лора, которая сидела на кровати и лицо которой было серым, как дождливый день за окном, издала жалобный звук.
— Не выгоняйте нас, Фрэнсис! У нас есть только вы!
Марджори повернулась и гневно посмотрела на сестру.
— У нас есть еще отец, не забывай это! Наша мама погибла, но отец жив, и он…
— Он не сможет о нас заботиться, Марджори, — тихо сказала Лора.
— Ты можешь здесь остаться! Ты ведь так любишь все здесь! И наконец, ты всегда себя прекрасно вела — если не считать твоих ночных кулинарных оргий…
— Марджори! — резко сказала Фрэнсис. — Ты можешь оставить свои колкости при себе. Между нами все предельно ясно, не так ли?
— Все ясно, — подтвердила Марджори.
Лора всхлипнула.
— Перестань плакать, — приказала Фрэнсис.
Она чувствовала себя измотанной и раздраженной. К тому же ее мучили угрызения совести; внутренний голос подсказывал ей, что она не должна потакать желанию Марджори. Но одновременно не чувствовала ни малейшей потребности в том, чтобы упрашивать девочку остаться. Напротив. Для нее стало бы облегчением, если б ее не было рядом.
— Я не могу отсюда уехать, — плакала Лора. — Не могу. Не могу!
— Ты можешь жить здесь, сколько захочешь, Лора, — сказала Фрэнсис.
— Но мне нельзя отпускать Марджори одну!
— Очень даже можно, — холодно ответила Марджори. — Я великолепно справлюсь, не беспокойся! — Она повернулась к Фрэнсис: — Каждый здесь считает, что вы меня выгоняете. Это выглядит как признание вины. Так, как будто я действительно попала в точку. Как говорится, — она по-взрослому нахмурила лоб, — на воре и шапка горит!
— Не ломай себе над этим голову. Лучше подумай хорошенько, чего ты хочешь. Ты действительно намерена вернуться к отцу?
— Да. И если вы скажете «нет», я убегу.
— Тогда собирай свои вещи. Завтра утром мы поедем в Лондон.
— Я поеду в Лондон одна.
— Нет, этого ты не сделаешь. Твоя мать передала мне ответственность за тебя, и поэтому я уж точно не позволю тебе разъезжать в одиночку. Я должна передать тебя или твоему отцу, или миссис Паркер из ведомства по делам несовершеннолетних, и только после этого моя миссия будет выполнена. — Фрэнсис повернулась и вышла из комнаты, чувствуя на своей спине ненавидящий взгляд Марджори и слыша плач Лоры.
Внизу на лестнице стояла Аделина. На ее лице отразилось возмущение.
— Вы не должны так поступать, мисс Грей! Вы не можете позволить ребенку уехать!
— Она хочет уехать. Это ее право — принимать решение, если она хочет жить у отца.
— Она слишком мала для таких решений. Она ведь говорит это только из злобы и упрямства! Ее отец — непутевый человек. Ее мать наверняка не хотела бы, чтобы…
— Я предпочитаю отвезти ее к отцу, пока она действительно не сбежала и не оказалась в опасности. Вот так. И теперь я больше ничего не хочу об этом слышать. — Фрэнсис глубоко вздохнула. — Где Виктория?
— Она не завтракала. Наверное, еще в своей комнате.
Аделина была воплощением недовольства. Ее сильно раздражало, что бедная маленькая Вики опять страдает. Да и судьба Марджори, похоже, тоже ее занимала. «До меня же, — рассерженно подумала Фрэнсис, — никому нет дела!»
— Я буду в столовой, — сказала она. — Мне надо заняться бухгалтерией, потому что именно мне вверено руководство фермой, и я не могу посвящать столько времени семейным драмам.
Она заняла комнату на весь день — разложила на столе бумаги, книги и журналы и вынудила остальных обедать в кухне. Сама же так и не появилась, полностью погрузившись в работу, и лишь несколько раз просила Аделину приготовить ей кофе. При этом даже ни разу не подняла глаз, когда старая женщина с подносом в руках входила в столовую. На улице беспрерывно шел дождь. Гроза, прошедшая накануне, покончила с продолжавшейся целую неделю духотой. Через открытые окна в комнату струился свежий влажный воздух.
