— Что я могу сделать? — тихо простонала Барбара. — Что?
Она пошла в кухню и поставила на огонь воду для чая. Один лишь вид пустого холодильника настолько усилил в ней чувство голода, что закружилась голова и болезненно сжался желудок. К этому добавилось чувство страха — и на глазах внезапно выступили слезы. Со времен юности Барбара ни разу не испытывала состояния беспомощности, она просто его не допускала. Она внушала себе это до тех пор, пока ее мозг это не усвоил: «Я сильная. Я знаю, как себе помочь. Я не боюсь».
Теперь Барбара боялась. И самое ужасное заключалось в том, что она чувствовала себя совершенно беспомощной, как маленький ребенок. Беспомощной, как толстая девушка, которой она однажды была и о существовании которой очень хотела бы забыть.
Потом ее озарила внезапная мысль. Она быстро пробежала по дому и включила свет во всех комнатах. Лежащий в темноте Уэстхилл буквально озарился светом. Если Ральф действительно решит возвращаться сегодня и заплутает где-то в этих местах, то сможет по меньшей мере сориентироваться по освещенным окнам.
В кухне засвистел чайник. Барбара опять побежала вниз. Ее метание по дому хотя бы на какое-то время заглушило отчаяние, но когда она стояла у стола, заваривая чай, оно снова овладело ею. Барбара даже подумала о том, чтобы выйти из дома и пойти поискать Ральфа; это казалось ей более приемлемым, чем сидеть здесь и ждать. Но потом, несмотря ни на что, разум взял верх. К тому же у нее не было никаких шансов найти его на улице, она только сама могла заплутать. Кроме того, у нее не было лыж. Она смогла бы лишь ползти как черепаха, при каждом шаге увязая по пояс в снегу.
Барбара взяла чайник и опять пошла в столовую. Ей было ясно, что она должна отвлечься, если не хочет получить нервный срыв.
Сев перед камином, Барбара без особого желания взяла последнюю пачку листов. Она слишком нервничала, чтобы должным образом сосредоточиться, но в конце концов решила заставить себя. Лучше читать, чем размышлять.
Барбара сидела в ярко освещенном доме, борясь с беспокойством, и читала дальше — теперь уже не из любопытства, как в начале, а от отчаяния.
Сентябрь 1942 — апрель 1943 года
Когда Фрэнсис первого сентября вернулась в Уэстхилл, она сразу заметила: что-то не так. Дом, двор и сад лежали в полной тишине среди сочной зелени окружавших поместье лугов. Дождь уже перестал, и жара упорно отстаивала свои позиции. Небо покрывали серые облака, но воздух был теплым, и дул легкий мягкий ветер.
Что-то было не в порядке, но Фрэнсис не могла понять, что именно. В царящей вокруг тишине было что-то давящее, гнетущее. С тех пор как в доме осталось не так много людей, на ферме редко бывало шумно; но на сей раз создавалось впечатление, что все здесь замерло.
Происходящее показалось ей очень знакомым. Это был почти эффект дежавю. Потом Фрэнсис поняла, что именно почувствовала: уже дважды после своего возвращения из Лондона она заставала в Уэстхилле эту странную, зловещую тишину — и всякий раз за ней скрывалась катастрофа. В первый раз родная сестра увела у нее из-под носа любимого мужчину. Во второй раз Фрэнсис приехала домой в день смерти матери и новорожденной сестры. И сейчас, в третий раз…
Все повторяется трижды, подумала она с какой-то циничной смелостью, которая должна была помочь ей снять стеснение в груди, мешавшее дышать.
Потом в голову пришла мысль, что это может иметь отношение к Марджори. Скажем, там, в лондонском подвале, произошло нечто ужасное, и в Уэстхилл уже позвонили и сообщили об этом. И теперь все со страхом ждали возвращения Фрэнсис.
«Возьми себя в руки, — одернула она себя. — Только потому, что испытываешь угрызения совести, ты предполагаешь, что произошла катастрофа. Но ты не должна себя упрекать. Марджори не хотела ничего иного. Не могла же ты удерживать ее здесь против воли?»
Фрэнсис припарковала автомобиль, вышла из машины и пошла к дому. И больно ударилась плечом о дверь, потому что та, вопреки ее ожиданию, не открылась. Фрэнсис тихо застонала.
— Черт подери! Кто запер дверь посреди дня?
Правда, была не середина дня, а уже пять часов вечера, но до наступления темноты входную дверь обычно никто не запирал. Страх Фрэнсис все больше усиливался. Она не обманулась. В ее доме определенно что-то не в порядке.
Она громко постучала в дверь и несколько раз крикнула: «Алло!» Наконец до нее донеслось какое-то шушуканье с той стороны двери.
— Кто там?
— Это я, Фрэнсис! Что, черт подери, случилось?
Дверь открылась, и в проеме показалась голова Аделины.
— Вы одна?
— Конечно. Что случилось? — Фрэнсис вошла, с удивлением отметив, что Аделина сразу же заперла за собой дверь. — Звонили из Лондона?
— Из Лондона?.. Нет. А что такое?
— Я просто подумала… Я имею в виду, нет ли новостей о Марджори?
На сей раз удивленный взгляд был у Аделины.
— Ведь это вы с ней уехали!
— Да, но… в общем, не важно. — Фрэнсис с нетерпением отмахнулась от вопроса. Очевидно, она ошиблась со своими опасениями. По крайней мере, с ними… — Аделина, что у вас здесь случилось? Почему вы заперли дверь? И почему так тихо?
— Пойдемте, — сказала Аделина.
Фрэнсис растерянно последовала за ней вверх по лестнице. Они вошли в бывшую комнату Джорджа, и Фрэнсис увидела сначала только Викторию и Лору, стоявших возле кровати. Потом она услышала тихий стон — и увидела мужчину, лежавшего на кровати. Подойдя ближе, спросила:
— Кто это?
Это был самый грязный, самый запущенный и самый оборванный мужчина из всех, что она когда-либо видела. В самую первую секунду ее молнией пронзила радость: «Джордж! Джордж вернулся!» Но потом Фрэнсис поняла, что это не так. Несмотря на то что он был весь в грязи, его вполне можно было разглядеть. Мужчина был выше Джорджа и значительно моложе его, хотя под многодневной бородой и падающими на лицо растрепанными волосами едва можно было различить черты его лица.
— Кто это? — повторила Фрэнсис свой вопрос.
— Его нашла Лора, — ответила Виктория. Это звучало так, будто девочка нашла старый башмак или потерянный наперсток. — В овчарне.
— Совсем рядом с Болтон-Касл, — пояснила Лора.
— Что с ним?
— У него на ноге серьезная рана.
Аделина откинула одеяло, и Фрэнсис содрогнулась, увидев огромную страшную рану, кровавую и гнойную. В воздухе повис исходивший от нее смрад.
— Боже мой! — произнесла Фрэнсис.
Аделина снова накрыла мужчину.
— У него сильное воспаление и лихорадка.
— Да, но почему вы не вызвали врача? — крикнула Фрэнсис. — Почему заперлись здесь с ним и оставили его просто лежать?
Все трое какое-то время молчали, потом Аделина сказала:
