Она вышла из комнаты, прежде чем Виктория успела что-то возразить. Пистолет в ее руке был холодным и тяжелым. Она спрятала его в комоде, положив в самый низ, под белье. И после этого почувствовала себя спокойнее.
Поздним вечером температура у незнакомца поднялась еще выше, несмотря на загадочный чай, которым напоила его Аделина. Он говорил путано и неразборчиво; даже Виктория не могла из этого ничего больше перевести. Она все время сидела возле него и промокала ему лоб холодной водой. Аделина вымыла мужчину, обработала рану и перевязала. Затем причесала его волосы и надела на него пижаму Чарльза. Он не выглядел больше таким запущенным, но ему было явно плохо.
— Если до утра температура не снизится, мы вызовем врача, — сказала Фрэнсис. — Не важно, что будет потом.
— А что может быть? — спросила Виктория.
— Я не знаю. Поскольку он так испугался, возможно, он шпион. Я понятия не имею, что делают с такими.
— Их вешают, — сказала Аделина, которая как раз вошла в комнату со свежей водой.
— Тогда не будем вызывать врача! — воскликнула Виктория. — Мы ведь не можем допустить, чтобы его повесили!
— Откуда сразу столько сострадания? До этого ты предполагала, что он нацист и ночью перебьет всех нас прямо в постелях.
— Но, может быть, не нацист…
— Он немец, — сказала Фрэнсис, — и, вероятно, выполняет задание своего командования. Он служит Гитлеру. Мы не должны испытывать к нему излишнее сострадание.
— Может быть, он кто-то вроде этого… как его имя? Рудольфа Гесса, — напомнила Виктория. — Может быть, он приземлился где-то здесь и хочет установить контакт с нашим правительством. Рудольф Гесс тоже не был повешен. Его просто арестовали
[10].
— Так или иначе, под моими руками он не умрет, это точно, — сказала Аделина решительно и подошла к постели. — А сейчас отойдите в сторону! Я хочу еще раз осмотреть его ногу.
Рана под повязкой выглядела ужасно и гноилась еще больше, чем днем.
— Подозреваю, пулевое ранение, — предположила Аделина, — и если так, то пуля застряла в ноге. Ее нужно вытащить, иначе…
Она не закончила фразу, но обеим было ясно, что для незнакомца все закончится плохо, если пуля останется в ноге.
Фрэнсис решительно встала.
— Поеду в Айсгарт и привезу врача. Мы должны…
— Нет! — сказала Виктория.
— Не торопитесь! — одновременно поддержала ее Аделина.
— Мы должны дать ему возможность все нам рассказать, — добавила Виктория.
Фрэнсис указала на стонущего мужчину.
— Я не жду ничего хорошего. Вероятно, он умрет уже сегодня ночью.
— Нам надо удалить пулю, — повторила Аделина. Она и Виктория посмотрели на Фрэнсис.
— О нет! — Та протестующе подняла руки. — Я не смогу. Я никогда этого не делала.
— Ты ведь работала в лазарете во Франции, — вспомнила Виктория. — И наверняка видела десятки таких операций.
— Да, видела. Но сама никогда не делала.
— Там их проводили в самых примитивных условиях, — сказала Аделина. — Во всяком случае, вы всегда это рассказывали. Их инструменты были не лучше, чем те, которые есть у нас. И гигиенические условия определенно были хуже.
— Но это были врачи! Они, по крайней мере, знали, что нужно делать. А я вообще не имею об этом ни малейшего понятия! — Она посмотрела на горящее лицо мужчины. — Я могу его убить.
— Мне кажется, — сказала Аделина, — ему нечего терять.
— Я вызову врача, — сказала Фрэнсис еще раз — и сразу вслед за этим громко выругалась, поняв, что не готова предать раненого суровой судьбе военнопленного.
Около двух часов ночи они начали его оперировать, хотя слово «операция» в данных условиях звучало скорее цинично. У них был нож, простерилизованный в кипящей воде, и целая гора салфеток и бинтов. Виктория должна была держать над кроватью лампу, так как ни потолочный светильник, ни лампа на тумбочке не давали достаточно света. Сестра была очень бледна, и Фрэнсис опасалась, что она в любой момент может потерять сознание, — но не могла просто услать ее из комнаты, потому что она нужна была Аделине, чтобы потом держать открытыми края раны. Они положили пациенту на рот и нос пропитанную эфиром салфетку, пока тот не впал в забытье; но на всякий случай привязали его к кровати несколькими ремнями за руки и за ноги. Поврежденная нога была перевязана ниже бедра, чтобы минимизировать потерю крови.
Флакон с эфиром стоял наготове; Аделина получила указание немедленно поднести ему к носу пропитанную новой порцией эфира салфетку, если он начнет отходить от наркоза.
Лоре они ничего не сказали о предстоящей операции. Она лежала в своей постели и спала.
— Истеричная молодая девушка нам здесь не нужна, — сказала Фрэнсис, но между тем у нее возникли сомнения, не лучше ли владела бы собой Лора, нежели Виктория.
— Давайте начинать, — скомандовала Аделина.
Фрэнсис вспомнила о многочисленных кобылах, которым она помогла появиться на свет, о многократном участии в лечении травмированных овец.
«Представь себе, что он — овца или лошадь», — подумала она, на секунду закрыла глаза, опять открыла их, приставила нож и сделала глубокий решительный разрез, преодолев сопротивление, которое оказывала эта твердая, молодая ткань.
Наркоз был слишком слабым. Раненый закричал так сильно, что собаки внизу жутко завыли, какая-то птица начала издавать резкие звуки и ни о чем не догадывающаяся Лора, конечно, проснулась и босиком, в ночной рубашке вошла в комнату. Ее изумленным от страха глазам открылась ужасная картина.
— Что вы здесь делаете? — крикнула она. — Вы его убьете!
— Выйди! — рявкнула Фрэнсис и повернулаись к Аделине: — Эфир! Больше эфира, черт подери!
Лора вылетела из комнаты. Раненый ворочался и стонал, как умирающий зверь. Аделина налила эфир на салфетку и решительно прижала ее к его лицу. Мужчина дернулся, издал булькающий звук и погрузился в глубокое бессознательное состояние.
— Теперь быстро! — сказала Аделина. Голыми руками она раздвинула кожные лоскуты, и на постель полился поток крови.
Фрэнсис торопливо копалась в ране, пытаясь найти пулю и спрашивая себя, как человек может выдержать такое. Мужчина больше не шевелился. Виктория дрожала как осиновый лист; ее рвало над креслом, которое стояло у окна, а Аделина одобрительно кивала Фрэнсис головой.
— Отличная работа! — сказала она.
