И опять все взгляды устремились на Лору, которая сразу снова стала бороться со слезами.
— Что-то я ничего не понимаю, — сказала Фрэнсис. — Лора все время питалась абсолютно нормально. Потом она захотела похудеть и стала есть значительно меньше, чем раньше, но не до такой же степени, чтобы это показалось мне опасным…
Лора, закрыв лицо руками, снова зарыдала.
— Я боюсь, — тихо сказала Маргарита, — что у нее есть собственный метод освобождаться от еды.
— Какой?
Маргарита подошла к плачущей Лоре и мягко отвела ее руки от лица.
— Лора, это не то, чего ты должна стыдиться, — сказала она настойчиво, — но ты должна сказать правду. Ты вызываешь рвоту после еды, не так ли? Ты делаешь это, чтобы освободиться от съеденного?
— Не может быть! — воскликнула потрясенная Фрэнсис.
— Это болезнь. И случается она не так уж редко. — Маргарита взяла Лору за плечи и слегка потрясла ее. — Ведь это так, Лора? Ты так поступаешь?
Лора кивнула. Слезы водопадом полились из ее глаз.
— Я такая толстая, — плакала она, — такая отвратительно толстая!..
— Получается, что ее тело не усваивает нужное количество жизненно важных веществ, — объяснила Маргарита, — и это продолжается уже несколько месяцев. Неудивительно, что она падает в обморок.
Виктория истерически засмеялась.
— Боже мой, а мы уж подумали, это оттого, что…
Фрэнсис остро глянула на нее. Виктория, густо покраснев, успела остановиться в последний момент.
«Как была идиоткой, так ей и осталась», — разозлилась Фрэнсис.
— Что вы думали? — спросил Джон.
— Ничего, — ответила Фрэнсис, — ничего мы не думали.
Это прозвучало так резко, что он не решился задать следующий вопрос.
— Вы знаете, — сказала Маргарита, — кроме того, что мы хотели увидеть вас перед Рождеством, мы заехали еще и из-за Лоры. После нашего с Джоном… обручения я как-то резко прекратила занятия; но считаю, что их необходимо возобновить. Лучше всего было бы, если б Лора смогла приходить ко мне в Дейлвью, так как я, — она провела рукой по животу, — скоро совсем не смогу передвигаться. А там мы будем одни и, кроме учебы, могли бы немного поговорить о твоих проблемах, Лора. Что ты скажешь?
Девушка, кивнув, засопела; потом вынула из кармана носовой платок.
— А вы, — сказала Маргарита, — получше следите за ней. Старайтесь поменьше оставлять ее одну. Она воспользуется любой возможностью, чтобы засунуть себе палец в глотку.
Все подавленно молчали. Наконец Фрэнсис взяла себя в руки.
— Извините, что-то мы совсем забыли о гостеприимстве. Вы приехали к нам, а мы до сих пор не угостили вас ничем, кроме своих проблем… Присаживайтесь. Хотите что-нибудь выпить?
— С удовольствием, — ответила Маргарита. — Но мы совсем ненадолго. У меня такое впечатление, что мы вам помешали… Похоже, что мы приехали в неподходящий момент.
Наступил 1943 год. В последние недели уходящего года в Англию через Атлантику перевозили все больше американских солдат, оружия, боеприпасов и военной техники. В то время люди еще не знали, что это начало операции «Оверлорд», запланированной высадки союзников в Нормандии.
В это время Фрэнсис пыталась игнорировать все, что было связано с войной. Нормирование продуктов питания становилось все более строгим, и повседневная жизнь требовала больше сил и хлопот. У нее не было времени заниматься чем-то еще, кроме самых обязательных вещей. Но она игнорировала не только войну, но и проблемы внутри семьи и намечающиеся сложности. Она была кормилицей; остальные полагались на плоды ее трудов.
Бо́льшую часть времени Фрэнсис проводила в стойлах. Ночи напролет она просиживала возле жерёбой кобылы, которая могла потерять жеребенка. Она стала уставшей и раздраженной. В результате болезни передохло много овец. Все шло наперекосяк. Не хватало ей еще играть роль психотерапевта для близких…
Лора все худела, но Фрэнсис в известной степени переложила эту проблему на плечи Маргариты и утешалась тем, что та все приведет в порядок. Почти каждый день Лора ходила в Дейлвью, но Фрэнсис в своих расчетах не учла, что та не может говорить с Маргаритой о причине своей анорексии — об отчаянной любви к Петеру, — поэтому француженка не знала истинной причины болезни. Фрэнсис не воспринимала эту «любовь» всерьез — обычное увлечение молодой девушки привлекательным молодым человеком. Всего лишь фаза в жизни Лоры, и больше ничего. Однажды это пройдет.
Фрэнсис упустила из виду, что у Лоры ничего не бывало «обычным». Душа девочки слишком пострадала, чтобы спокойно воспринимать жизнь и ее разочарования. Лора так и не смогла преодолеть травму, вызванную страхом бомбардировок; никогда не заживет и боль от потери матери. Она страдала от разлуки с Марджори, которой писала длинные письма, хотя та редко на них отвечала. Лора цеплялась за идею большой любви к Петеру с той же фанатичной страстью, с какой в свое время привязалась к Уэстхиллу.
Петер с любовью относился к Лоре и помнил, что обязан ей жизнью; но в его глазах она была ребенком, и он обращался с ней как старший брат со своей младшей сестрой. Своими лечебными голоданиями, новыми платьями и внезапно проснувшимся интересом к высокой литературе Лора изо всех сил старалась стать в его глазах взрослой женщиной. Все теперь для нее зависело от Петера и его любви к ней. Она была готова голодать из-за него хоть до самой смерти.
Виктория тем временем металась между эйфорией и летаргией. Она или сидела молча в углу, или впадала в экзальтированное веселье — и тогда начинала болтать без умолку, громко и резко смеяться, закидывая голову назад; при этом ее волосы развевались в разные стороны. Волосы, кстати, она теперь почти всегда оставляла распущенными, как это делают молодые девушки. Фрэнсис считала это глупостью, пусть даже соглашалась с тем, что Виктория все еще была привлекательной женщиной. Но она уже приближалась к пятидесяти, и Фрэнсис было неприятно наблюдать ее кокетство, ее хлопанье глазами, ее платья с вырезами. Витория вдруг стала носить одежду, которую годами не надевала: платья из шелка и кружев, которые в простом фермерском доме казались совершенно неуместными и которые она носила еще в те дни, когда безуспешно пыталась вернуть любовь Джона Ли.
«Немного достоинства, пожалуйста, — с отвращением думала Фрэнсис, — всего лишь немного достоинства!»
Но иногда… иногда Виктория была просто невыносима. Были моменты, когда Фрэнсис ощущала в ней что-то от прежней зависти, от прежнего соперничества. Если Виктория не перебарщивала и не выглядела рождественской елкой в серебряной мишуре, если из ее выреза буквально не вываливались груди и она не казалась вульгарной, — то она действительно была красивой. Тогда тонкие линии печали на ее лице делали ее интересной, а ее волосы шелестели как шелк. И острым взглядом ревнивого человека Фрэнсис тогда почувствовала, что Петер тоже отметил красоту Виктории и не остался к ней равнодушен. Часто он задерживал на ней свой взгляд дольше, чем требовалось, а выражение его лица явно говорило о том, что она ему желанна.
