Инстинктивно Барбара поняла, что чужая слабость не смягчает Фернана, а сила, наоборот, впечатляет. Он не лгал, когда говорил о своем восхищении Фрэнсис Грей. Барбара старалась любыми усилиями не выказать перед ним даже малейший страх.
— Я отправлю тебя в тюрьму, Фернан, — сказала она. — В течение многих лет ты шантажировал Лору самым подлым образом, и вряд ли найдется судья, который откажет себе в удовольствии возбудить в отношении тебя дело. И если сейчас ты попытаешься шантажировать и меня, то можешь не стараться. Я сама расскажу мужу, что переспала с тобой. У тебя вообще ничего нет против меня.
Его кулак вылетел вперед так неожиданно, что Барбара не успела уклониться. Она почувствовала страшную боль в челюсти. У нее было ощущение, что все ее зубы перемешались между собой. Вслед за этим она почувствовала вкус крови. Качнулась назад и, наверное, упала бы, если б на ее пути не оказался обеденный стол. Барбара сильно ударилась правым бедром о его край — но лишь благодаря этому устояла на ногах. Осторожно поднесла руку ко рту и ощупала губы. Посмотрев на пальцы, увидела, что все они были перепачканы кровью.
Барбара посмотрела на Фернана, стоявшего перед ней и разглядывавшего ее с многозначительной, настороженной улыбкой. Его голос звучал почти дружески, когда он тихо произнес:
— Проклятая мелкая бестия!
Что он собирается с ней сделать? Барбара находилась наверху, в той самой небольшой комнате, в которой они провели ночь. Фернан схватил ее за руку, не грубо, но достаточно жестко, чтобы дать понять, что попытка побега бессмысленна. Она споткнулась, поднимаясь по лестнице. Он затащил ее в комнату и запер дверь снаружи.
— Ты будешь ждать здесь, — услышала Барбара его голос, а потом — удаляющиеся шаги на лестнице.
— Что это значит? — закричала она и стала барабанить руками в дверь. — Немедленно выпусти меня!
Никакого ответа. Наконец Барбара оставила эту затею и отошла от двери. Ее знобило, но лишь через некоторое время она догадалась изменить режим отопления. При этом старалась избегать малейшего взгляда на помятую постель, в которой она и Фернан до изнеможения занимались любовью. Потом посмотрела в зеркало, висевшее над комодом, и испугалась собственного вида: как и прежде, ее подбородок отливал сине-зеленым цветом, но к этому добавилась нижняя распухшая губа, а в уголках рта запеклась кровь.
— Черт подери! — пробормотала Барбара.
Только сейчас она поняла, как больно ей говорить. Чуть раньше, крича и захлебываясь яростью и негодованием, Барбара этого даже не заметила. Но теперь, когда шок прошел и она пошевелила губами, оказалось, что у нее сильно болят мышцы, о существовании которых Барбара до сего времени даже не догадывалась. Не говоря уже о том, что боль ей причинял и рот, даже если она им не шевелила. Голова гудела и трещала — и с каждой минутой, казалось, все больше и больше.
— Вас ждет еще одно обвинение, мистер Ли, за нанесение телесных повреждений, — мстительно прошептала Барбара.
В самом верхнем ящике комода она нашла пару чистых, аккуратно сложенных белых носовых платков; вынула один из них, потом открыла окно и зачерпнула с оконного отлива пригоршню снега. Затем, насколько это было возможно, высунулась из окна, оценивая вероятность побега. Она была равна нулю. Несмотря на глубокий снег, Барбара не могла прыгнуть с такой высоты; к тому же у нее не было пальто и сапог. Там, на улице, она все равно не выжила бы.
Оказавшись опять в комнате, Барбара завернула комок снега в платок и прижала ко рту, время от времени прикладывая его и ко лбу. Обследовав языком верхнюю и нижнюю челюсти, с облегчением установила, что, по крайней мере, все зубы на месте.
В комнате не было ни одного стула, ни одного кресла — лишь одна кровать, но на нее Барбара не хотела садиться. Она бегала по комнате взад-вперед, словно тигр в клетке. Ее боли так усилились, что время от времени она начинала тихо стонать. К тому же, вероятно, у нее было легкое сотрясение мозга.
Почувствовав жгучую жажду, Барбара еще раз достала немного снега и лизнула его. Здесь не было ни одного сосуда, в котором она могла бы растопить снег до состояния воды. Внизу, в кухне, лежали яйца, колбаски и остывал кофе; но горячее она теперь и так не могла пить, а о еде с ее разбитым ртом нечего было и думать.
Был уже почти час дня, когда Барбаре пришла в голову мысль, что Фернан мог уже уйти. Она не слышала в доме ни единого звука. Вероятно, он уже смотал удочки. Чего ему здесь еще ждать? Что вернется Ральф, и тогда супруги заявят на него в полицию? Он запер ее здесь, наверху, чтобы временно вывести ее из боя и выиграть время, чтобы скрыться.
Скрыться?..
Барбара задумалась о том, мог ли Фернан Ли на полном серьезе бросить все, что у него было, чтобы избежать грозящего ему ареста. Ситуация, в которую он попал, была критической. Конечно, было бы тяжело доказать шантаж, но теперь были две женщины, которые могли дать показания против него: Лора и Барбара. Лора могла предъявить договоры купли-продажи, которые у любого вызвали бы недоверие. Фернан не мог быть уверен, что он выйдет сухим из воды. Но он не был каким-нибудь оборванным бродягой, которому было бы все равно, как, в каком городе и под каким именем жить в ближайшие годы, и который мог бы сводить концы с концами, перебиваясь случайной работой и снимая убогую комнату у какой-нибудь угрюмой хозяйки.
Фернану было что терять. Поместье, которым уже несколько веков владела его семья. Статус самого богатого мужчины в этой местности — даже если богатство не сохранилось. Если б он уехал, то должен был бы очень многое бросить, а ему это совсем не с руки.
И в тюрьму он также не собирался.
Тут Барбара испугалась. Снова стала барабанить руками в дверь и кричать, насколько ей хватало сил, хотя при каждом движении боль, как удар ножа, пронзала ее рот. В конце концов она, в изнеможении прислонившись спиной к двери, сползла вниз, на пол, да так и осталась сидеть. Она была идиоткой, думая, что Фернан Ли со спокойной душой позволит ей прийти в полицию и лишить его средств к существованию. До этого Барбара не думала, что ей грозит серьезная опасность, но теперь ей стало ясно, что никогда раньше она не находилась в большей опасности, чем теперь. Она должна была смотреть правде в глаза, понимая, что имеет дело с бессовестным человеком.
В течение нескольких лет он использовал страх и неосведомленность старой женщины для собственного обогащения. Он не был таким, как его отец, — мужчиной, которого любила Фрэнсис Грей. Джон Ли, возможно, был непростым человеком, и наверняка бедная Виктория страдала от его равнодушия и холодности, от его алкоголизма, но он всегда сохранял определенную порядочность. Что же случилось с его сыном?
Возможно, Маргарита, женщина с тяжелым прошлым, женщина, которая в Англии на самом деле никогда не чувствовала себя как дома и оставалась иностранкой до самой своей смерти, — возможно, она слишком обожествляла этого единственного ребенка, слишком любила его, чтобы в чем-то ограничивать. Она дала сыну имя своего первого мужа, убитого нацистами. Это могло быть для него бременем, с которым он не справился. В конце жизни мать открыла ему тайну Лоры; это было странно для такой умной женщины, которая должна была понимать, что разумнее было бы оставить при себе тайну о преступлении, произошедшем 7 апреля 1943 года. Фернан сказал: «Лучше б она все рассказала священнику…»
