— Если не повезет, то, может, и нет.
— Мы все-таки в Уэнслидейле в Северном Йоркшире, — сказал Ральф, — а не в сибирских широтах, хотя сейчас это выглядит именно так. Не может быть, чтобы за все время пути в течение дня мне не встретился бы ни один человек.
— Тогда, по крайней мере, давай пойдем вместе, — предложила Барбара.
Ральф покачал головой.
— Там только одна пара лыж.
— Я нахожу эту идею не очень удачной. Но ты, кажется, настроен решительно…
Он потянулся через стол и взял ее руку. Этот жест был редким для них, и Барбара воспринимала его как своеобразную нежность.
— Я не намерен идти сегодня. Я только подумал, что нам надо составить план на тот случай, если погода не улучшится.
Барбара кивнула и снова взялась за кофейник, хотя из своих радикальных курсов диет, которыми она увлекалась в прежние годы, ей было известно, что большое количество кофе на почти пустой желудок может вызвать желудочные боли.
Но в данный момент ей это было совершенно безразлично.
Они разгребли снег и накололи дров, и Барбаре пришлось обрабатывать кровавые пузыри на руках Ральфа, которые появились у него во время работы, несмотря на перчатки. Оба были уставшими и голодными и изо всех сил старались не думать о еде или о такой роскоши, как горячая ванна с обильной пеной. Ральф предложил Барбаре подогреть для нее на плите воду и принести наверх, пока заполнится ванна на старомодных изогнутых ножках, но Барбара сказала, что подобные усилия не соответствуют реальной пользе.
Ральф, совершенно измотанный, кажется, вздохнул с облегчением. Он нашел на полке детектив об Эркюле Пуаро и отправился с ним в столовую к камину, в то время как Барбара готовила чай из неисчерпаемых запасов Лоры. Она ощущала сильную боль в желудке. На улице стемнело, и с неба каскадом падали снежные хлопья. Барбара резким движением задернула занавеску на кухонном окне. Больше не могла смотреть на этот проклятый снег.
На столе лежала рукопись Фрэнсис Грей. Барбара читала ее весь день напролет, отрываясь лишь на неприятную работу, которую было необходимо сделать. Фрэнсис Грей осенью 1910 года часто встречалась с Элис Чэпмен и участвовала в мероприятиях ЖСПС. Она увиделась со своим братом Джорджем, который тяжело переживал размолвку с отцом, но которому гордость и самоуважение не позволяли самому сделать первый шаг. Еще раз написала Джону Ли, но тот опять ничего не ответил. У нее было несколько столкновений с Маргарет, которая, мягко говоря, не одобряла общения своей племянницы с воинствующими суфражистками.
В течение этих недель тетя столкнулась с серьезным противоречием и не могла принять нужное решение. С одной стороны, она чувствовала себя обязанной сообщить родителям Фрэнсис об опасных амбициях их дочери; с другой стороны, опасалась показаться нелояльной, если выдаст племяницу и тем самым причинит ей неприятности. У нее и так совсем сдали нервы, поскольку она старалась не спускать с Филиппа глаз, подозревая, что тот только и ждет возможности снова наложить на себя руки. А ночью лежала без сна и размышляла о том, что может случиться с обоими молодыми людьми, которых ей доверили.
Филипп, в свою очередь, хотел сблизиться с Фрэнсис, но та скорее терпела это, так как была слишком занята с Элис, чтобы заботиться о меланхоличном молодом человеке с разбитой душой.
Филипп писал ей стихи и дарил цветы, но Фрэнсис, полностью ушедшая в свои мысли, не понимала тогда, что он давно и безнадежно в нее влюблен. Ее занимали лишь две вещи: право голоса для женщин и воспоминания о Джоне.
Воздыхатель не имел понятия, что Фрэнсис любила другого мужчину и мучилась сомнениями, что приняла ошибочное решение, когда отвергла его предложение. Он думал, что ее нетерпение по отношению к нему и рассеянность связаны исключительно с ее активной деятельностью в ЖСПС. В этом вопросе он встал полностью на ее сторону и постоянно подбадривал ее — но делал это настолько робко и сдержанно, что Фрэнсис едва ли замечала, что у нее есть единомышленник. Иногда они ходили вместе на прогулку или в театр, но она делала это скорее из сострадания, так как отчасти чувствовала свою вину и то и дело думала о том, что должна больше заботиться о человеке, который столько пережил…
Барбара села за стол и попробовала чай. Напиток был отвратительным, но на упаковке было написано, что он помогает от боли в желудке. Она погрела руки о горячую чашку и стала пить небольшими осторожными глотками.
Потом снова погрузилась в чтение.
Ноябрь — декабрь 1910 года
— Могу я тебя побеспокоить, Фрэнсис? — спросила Маргарет, просунув голову в дверь комнаты племянницы.
Та сидела в постели с толстым шерстяным шарфом, повязанным вокруг шеи, и держала в руках стакан молока с медом. Она была бледна, а ее глаза лихорадочно блестели.
— Ты неважно выглядишь, — констатировала Маргарет и положила руку на лоб Фрэнсис. — Да у тебя температура!
— Я и чувствую себя довольно скверно, — согласилась Фрэнсис. Уже не первую неделю она боролась с сильной простудой, но ей не становилось лучше.
— Ты знаешь, я действительно сожалею, что ты болеешь, но все же должна признаться: я чувствую настоящее облегчение, что ты сегодня не пойдешь на этот… как называется это мероприятие?
— Женский парламент.
— Да. Я бы очень беспокоилась. Никогда не знаешь, чем может закончиться нечто подобное. Я… я могу полагаться на то, что ты останешься дома?
Только сейчас Фрэнсис заметила, что на Маргарет были пальто и перчатки.
— Ты уходишь?
— Да, на бридж с чаепитием к леди Стенхоуп. Сперва я хотела отказаться, так как подумала, что мне надо быть дома, если ты вдруг плохо себя почувствуешь, и, конечно, из-за Филиппа, но… один раз я, пожалуй, могу увидеться со своими подругами.
Фрэнсис ощутила чувство вины, осознав, насколько ее тетя ограничила свою привычную жизнь, взяв на себя заботу о двух молодых людях в собственном доме.
— Конечно, иди, — сказала она, — и не беспокойся. Со мной ничего не случится. Я проведу остаток дня в своей комнате и постараюсь поправиться. Никаких уличных боев, тетя Маргарет!
— Тогда я действительно спокойна, — ответила та с облегчением. — Присмотри тогда немного за Филиппом, хорошо? Вы могли бы вместе поужинать…
— Честно говоря, я боюсь, что у меня не будет аппетита. Но я могу составить ему компанию. Хорошего тебе дня, и не думай постоянно о нас. Мы ведь уже не маленькие дети!
— Знаешь, — сказала Маргарет, — я очень часто сожалела, что у меня нет собственных детей, но постепенно я начинаю видеть в этом и положительные стороны. — Она погладила Фрэнсис по голове. — Ты — прелестная девушка, это правда, и Филиппа я тоже очень люблю. Но, — она повернулась к двери, — но от забот никогда нельзя уйти полностью, не так ли?
Фрэнсис проспала несколько часов. За окном барабанил нудный ноябрьский дождь, быстро сгущались ранние осенние сумерки. Когда она проснулась, было пять часов вечера. В доме стояла тишина.
