Он помог ей встать на ноги. Боль пронзила руку. Фрэнсис увидела лежащего на земле мужчину; вокруг него стояли несколько полицейских. Ее охватила паника, когда она поняла, что ей вменяют в вину.
— Это не я, — сказала она, — это действительно не я.
— Мы всё выясним. А сейчас вы пойдете со мной.
Измученная болью, Фрэнсис не нашла в себе силы сопротивляться. Полицейский повел ее с собой. Позже девушке стало ясно, что ей повезло, потому что он, по крайней мере, не применял насилие.
Когда за ними закрылись ворота тюрьмы, она еще раз сказала слабым голосом:
— Это не я!
Но вряд ли ей хоть кто-то поверил.
Ее заперли в камере, где уже находились четыре женщины. Длина помещения составляла примерно шагов пять, такой же была и ширина. Напротив двери имелось небольшое зарешеченное окно, располагавшееся прямо под потолком, из которого можно было что-то увидеть лишь встав на стул или ящик. Стены были из красного кирпича, пол — из холодного цемента. В камере стояло четыре кровати — по две, одна над другой, с тонкими продавленными матрацами и изношенными шерстяными одеялами, на вид жесткими и колючими. В углу стояло ведро.
Другие женщины выглядели такими же измученными, промокшими и отчаявшимися, как и Фрэнсис. Однако казалось, что никто из них не имел серьезных повреждений; лишь одна держалась за желудок, тихо стонала и говорила, что у нее в любой момент может начаться рвота.
К Фрэнсис, остановившейся у двери, подошла высокая женщина с седыми волосами и энергичным лицом.
— Меня зовут Кэролайн, — сказала она. — Я — медсестра. Позвольте я посмотрю вашу руку. У вас, кажется, сильная боль…
— Да, — ответила Фрэнсис таким сиплым голосом, что ее едва можно было понять. Она откашлялась. — Да, рука очень болит.
— Снимите ваше пальто, — попросила Кэролайн. — Осторожно… Потихоньку…
Мокрое пальто упало на пол.
— Расстегните платье, — продолжила Кэролайн.
Фрэнсис замешкалась, но она понимала, что для стыдливости сейчас не место и не время. Кэролайн стянула ткань с ее плеч.
— Вывиха нет, — констатировала она после того, как обследовала сустав и осторожно подвигала рукой в разные стороны. — Всего лишь ушиб. Рука еще какое-то время поболит, но потом все будет в порядке.
— Большое спасибо! — прошептала Фрэнсис и стала одеваться.
Мокрая ткань платья неприятно липла к телу, и только сейчас девушка заметила, что и кожаные сапожки совершенно промокли, а ноги напоминали две ледышки. Она со страхом подумала, во что выльется ее простуда, если она в ближайшее время не переоденется в сухие вещи. Так как переохлаждение, головная боль и температура были непосредственной реальностью, то связанная с этим опасность занимала ее гораздо больше, чем проблемы, которые возникнут, если она в дальнейшем станет подозреваемой в метании камней. Ей грозило обвинение за причинение тяжких телесных повреждений или даже — если полицейский был мертв или умер впоследствии — за причинение смерти.
— Как вас зовут? — спросила Кэролайн. Она подняла промокшее насквозь пальто Фрэнсис и повесила его на одну из стоек кровати рядом с пальто других женщин.
— Фрэнсис Грей.
Кэролайн внимательно посмотрела на девушку.
— У вас температура. Я вижу это по вашим глазам. — Она положила ей руку на лоб и кивнула. — Да, вы больны.
Подошла другая женщина. Она была молода и хороша собой. Ее платье, хотя, конечно, мокрое и помятое, свидетельствовало о работе первоклассного портного. Как оказалось, ее звали Памела Купер, и она была дочерью профессора из Оксфорда.
— Я уже три раза просила принести сухую одежду, — сказала Памела. Ее голос дрожал от едва сдерживаемой ярости. — Это просто невообразимо, что они здесь делают с нами. У них нет никакого права заключать нас в тюрьму, но еще меньше они смеют с нами дурно обращаться!
Она начала дергать решетчатую дверь и кричать:
— Черт подери, есть здесь кто-нибудь? Я требую, чтобы сюда кто-нибудь пришел!
Наконец пришла надзирательница, грубая особа с пушком над верхней губой.
— Хватит орать, — резко осадила она Памелу. — Это вам не гостиница, а я здесь не для того, чтобы плясать под вашу дудку!
Памела не обратила внимания на ее слова.
— Я буду жаловаться, — сказала она, — если мы немедленно не получим сухую одежду и дополнительные одеяла. У этой дамы, — она указала на Фрэнсис, — температура. Она сильно простужена, и если серьезно заболеет, мы привлечем вас к ответственности, что будет иметь весьма неприятные последствия, обещаю!
— Да что вы! — Надзирательницу было не так легко запугать. — Очевидно, она достаточно здорова, чтобы в такую погоду таскаться по улицам и дебоширить. Кто ее просил это делать? Может быть, я? И я же теперь еще должна нести ответственность за ваш идиотизм?
— Нам нужна сухая одежда, — настаивала Памела, — и одеяла. Немедленно!
Надзирательница покачала головой и исчезла, но Памела начала тут же снова дергать решетчатую дверь и кричать. В конце концов она добилась того, что после часа упорных переговоров с надзирательницей им в камеру принесли пять дополнительных одеял. До их мокрой одежды никому не было дела.
— Через полчаса выключают свет, — объявила надзирательница, — и вы должны лежать в постелях.
Памела опять пошла в наступление.
— У нас здесь четыре кровати. А нас пятеро, как вы, возможно, заметили. Нам нужна еще одна кровать!
Глаза надзирательницы издевательски заблестели.
— Вы ведь такие добрые товарищи! Двое из вас могут поспать и на одной кровати, — сказала она и исчезла со злой улыбкой на губах.
— Ведьма! — крикнула ей вслед Памела. Ее голос стал хриплым от крика. — Я боюсь, что сегодня мы уже ничего больше не добьемся. Нам действительно придется лечь в кровати, пока не выключили свет.
Они обсудили, как им лучше распределить спальные места. Люси, довольно полная женщина, будет спать одна, как и Фрэнсис, потому что она больна и может кого-то заразить. Кэролайн тоже получит кровать целиком, а Памела разделит спальное место с пятой из женщин — молодой девушкой по имени Хелен, также из Оксфорда; они с Памелой уже давно были знакомы, хотя, правда, не общались близко.
— Надеюсь, здесь нет блох и клопов, — сказала Памела. Она скептически осмотрела свое спальное место. — О боже, я определенно еще ни разу в жизни не спала в такой ужасной постели!
Женщины сняли с себя мокрую одежду, что было непросто в узкой камере, и, насколько это было возможно, развесили ее просыхать. Затем поочередно воспользовались ведром в углу, и для каждой из них это было ужасным испытанием. В своем влажном нижнем белье они легли в постели, натянув на себя по два шерстяных одеяла, которые, правда, едва ли могли спасти их от холода. Не прикрытая плафоном электрическая лампочка, свисавшая с потолка и излучавшая свет, погасла. Камера погрузилась в полную темноту.
