— Но ты…
— Я узнала, что одна моя подруга ранена и, кроме того, арестована. Я хотела найти ее. Хотела узнать, не могу ли я чем-нибудь ей помочь. Поэтому и приехала сюда. — Она пожала плечами. — Мне просто не повезло.
Джон невольно тоже перешел на шепот:
— Ты тяжело ранила полицейского. Попала ему камнем в висок. Тебе невероятно повезло, что он остался жив!
— Это была не я. Кто-то позади меня швырял камни. — Фрэнсис поняла, что не сможет говорить долго — у нее очень болело горло. Устало добавила: — Клянусь тебе, что действительно не делала этого.
— Это будет очень тяжело доказать. На тебе висит обвинение в причинении тяжкого телесного повреждения, к тому же полицейскому… Боже мой, Фрэнсис! — Джон провел рукой по волосам, раздраженно и растерянно одновременно. — Я просто не могу этого понять. Что у тебя общего с этими женщинами? Я ведь говорил тебе еще тогда, в Дейлвью, что это опасно и тебе лучше держаться в стороне!
Тогда, в Дейлвью… Как давно был этот по-летнему жаркий майский день! Фрэнсис казалось, что не меньше чем полжизни отделяют ее от той девочки, которой она тогда была.
— Не всегда можно оставаться в стороне, — пробормотала она и одновременно подумала, что это решение может привести ее к целому ряду серьезных проблем в жизни.
— Фрэнсис, я не противник избирательного права для женщин, — сказал Джон, — но таким путем идти нельзя. Это просто бессмысленно. Разбитые окна и летящие камни — это не аргументы!
— Но они заставляют услышать нас, — прошептала Фрэнсис и виновато улыбнулась. — Я не могу много говорить, Джон. У меня ужасно болит горло.
— Фрэнсис, — сказал он с мольбой в голосе, — может быть, мне удастся тебя отсюда вытащить… Я не знаю пока, что нам делать с подозрением на причинение телесных повреждений, но, возможно, использовав некоторые связи, мне удастся отправить тебя в больницу. Ты действительно очень плохо выглядишь, и я думаю, что ты…
— Не надо.
— Почему?
— Потому что… — Как ему объяснить? — Я не могу этого сделать. Ведь другие останутся здесь.
— Но они принимали участие в демонстрации, а ты — нет. Ты же сама говоришь, что попала в эту дурацкую ситуацию совершенно случайно!
Ее веки горели. Было ощущение, что температура поднимается с каждой минутой.
— Случайностью было то, что я не принимала участие в демонстрации. Если б у меня не было простуды, я тоже была бы там. Я поддерживаю идеи этих женщин, поэтому не могу сейчас воспользоваться какими-то привилегиями и исчезнуть. Другим тоже плохо, но они вынуждены оставаться здесь.
Лицо Джона, на котором до сих пор попеременно проявлялись самые различные чувства, теперь выражало лишь досаду.
— Ты хочешь сказать этим, что после всего произошедшего здесь, — он махнул рукой, — все еще хочешь продолжения этой истории? Что, как и прежде, солидарна с этим движением?
— Да.
Он пристально посмотрел на нее. Надзирательница навострила уши, пытаясь понять, о чем они говорят.
— Ты сошла с ума, — сказал Джон. — Ты, очевидно, не понимаешь, что вляпалась по уши. Ты должна отойти от всего этого. Лишь тогда у тебя появится шанс доказать, что ты не бросала тот камень. Фрэнсис, прошу тебя, не совершай новые глупости!
— Я не могу этого сделать. Камень я не бросала, и я об этом заявлю, но во всем остальном поддержу своих коллег.
В его глазах вспыхнула ярость, какой она никогда не видела в нем раньше.
— Ты все теряешь, Фрэнсис. У тебя действительно к этому талант. Ты потеряла то, что могло быть между нами, и этого уже достаточно. Но ты потеряешь еще и свое будущее. А это уже идиотизм. Ради чего? Избирательное право для женщин ведь не зависит от тебя. И изменения в законах не произойдут лишь потому, что ты сидишь здесь и страдаешь. Твоя борьба и без того скоро закончится, потому что они посадят тебя в тюрьму на несколько лет. Ты совершенно напрасно играешь роль святой мученицы!
— Я — часть их. Я не могу поджимать хвост и убегать, как только запахнет паленым. Ты тоже так не поступил бы.
— Я бы с самого начала не ввязался в такую бессмыслицу! — резко возразил Джон. — Фрэнсис, — он взглянул на надзирательницу и понизил голос, — я все еще хочу на тебе жениться. Ты уже, видит бог, вкусила жизнь по другую сторону Дейл-Ли. Мне бы хотелось, чтобы…
На измученном лице Фрэнсис появилась улыбка, полная пренебрежения и болезненной иронии.
— Конечно! Перспективный политик Джон Ли! Ты хочешь пробиться в нижнюю палату, да еще являешься сторонником тори… И для твоей карьеры тебе, конечно, нужна подходящая жена, которая тебя поддерживала бы. Не та, которая сидела в тюрьме и примкнула к этим распущенным суфражеткам. Ты хочешь на мне жениться, но перед этим я должна, разумеется, изменить свои взгляды и принять твои… Какой же ты дурак, Джон! Разве ты меня недостаточно хорошо знаешь, чтобы понимать, что я это никогда не сделаю?
— Пожалуйста, оставь…
Но она отвернулась и, собрав последние силы, обратилась к надзирательнице:
— Я хочу назад в камеру.
— Фрэнсис! — закричал Джон. — Ты совершаешь ошибку!
Она еще раз взглянула на него. Образ его, стоящего там, по ту сторону разделяющей их решетки, врезался в ее память больше всех других. Джон так не вписывался в эту обстановку… Но он пришел, потому что приходил всегда, когда она попадала в трудную ситуацию. Он любил и одновременно ненавидел ее в этот момент.
Внезапно Фрэнсис поняла, что Джон никогда больше не предложит ей выйти за него замуж. Скорее он откусит себе язык. На глазах у нее закипели слезы, и она быстро отвернулась, чтобы он этого не заметил. Фрэнсис отказала ему во второй раз — и теперь потеряла его навсегда. При этом она чувствовала, что ее потеря заключается не только в этом мужчине, а охватывает все, что составляло ее жизнь. Принято решение, отрезавшее ее от всех, кого она любила.
Фрэнсис вышла из комнаты, так и не посмотрев больше на Джона.
В какой-то момент ее положили в больницу. У нее было тяжелое воспаление легких и такая высокая температура, что Фрэнсис едва понимала, что происходило. Только значительно позже она осознала, как близко была к смерти в те недели.
В больнице ее навестила Маргарет. Она очень похудела и по малейшему поводу начинала плакать. Филипп просиживал у кровати Фрэнсис столько, сколько ему разрешали. Пришел Джордж. На нем была униформа курсанта военной школы в Сандхёрсте, и Фрэнсис, блуждая в лихорадочных сновидениях, не узнала его. Он рассказал, что Элис отпустили из тюрьмы, но ее тоже принудительно кормили, и теперь у нее подорвана психика. Только позднее это известие дошло до сознания Фрэнсис. Она также не помнила, что постоянно звала мать, но Морин не пришла. Иногда видела над собой доброе, худое лицо седовласого мужчины — и тогда ей казалось на миг, полный радости, что это ее отец. Но, несмотря на постоянный туман, окутывавший ее, Фрэнсис все же поняла, что это был не Чарльз, а врач, который ее лечит.
