— Ну, возможно, когда-нибудь мы встретимся в Лондоне. Хотя я еще не знаю точно, где стану жить в будущем.
— Я желаю тебе, чтобы ты была счастлива, — сказал Джон тихо, прежде чем подошла Виктория и тронула его за плечо, неуверенно улыбнувшись сестре.
— Нам нужно уже начинать завтрак, — сказала она. — Гости наверняка проголодались. Твоя мама считает, что я должна… — Она внезапно замолчала.
— …ты должна начать завтрак в качестве хозяйки дома, — закончил фразу Джон, — и ты наверняка будешь очаровательной. — Его слова были преисполнены любви.
«Бабушка была не права, — подумала Фрэнсис. — Он любит ее. Почему бы и нет? Она молода, обаятельна и буквально молится на него. У нее есть все, чего нет у меня…»
— Ты нас простишь? — учтиво спросил Джон.
Фрэнсис кивнула.
— Разумеется.
Завтрак завершился. Теплая и солнечная погода, как и накануне, поманила гостей в парк, где они стояли небольшими группами, бродили по аллеям или сидели на скамьях в тени деревьев. Джон и Виктория пошли наверх, чтобы собраться в дорогу. Машина, которая должна была доставить молодую пару на вокзал в Норталлертон, уже ждала их. Еще полчаса, и они уедут.
Фрэнсис направилась в библиотеку. Это было мрачное помещение с витражными освинцованными окнами, пропускавшими скудный свет. Кроме книжных стеллажей, которые доходили до потолка, здесь были только два кресла и стол. Воздух здесь стоял затхлый, было прохладно.
«Побуду здесь всего минуту и пойду», — подумала Фрэнсис. Она выпила достаточно много черного кофе, чтобы скрыть, что ничего не ела. Но действие шампанского продолжалось. У нее кружилась голова и урчало в желудке. Однако сумеречный свет, прохладный воздух, запах пыли и кожи благотворно подействовали на нее и вернули часть душевного покоя.
Фрэнсис вспомнила, как когда-то давно, в годы ее детства, когда они с Джоном играли в прятки, она спряталась здесь, в библиотеке, в небольшой нише, обшитой деревянными панелями. Ниша существовала до сих пор, но ей казалось невероятным, что там можно было уместиться.
Джон наконец ее нашел. Он помог ей выбраться из укрытия, и потом они стояли друг против друга, и он, посмотрев на нее, сказал: «У тебя в волосах паутина!» Его голос чуть дрожал. Потом он нагнулся, поцеловал ее в корни волос и рассмеялся: «Теперь нет!»
Фрэнсис считала, что это было очень романтично, и долго мечтала о том, чтобы у нее опять появилась в волосах паутина, но этого больше не произошло.
«Странно, что здесь ничего не изменилось, — подумала Фрэнсис. — Как будто остановилось время. В любой момент может открыться дверь, и Джон…»
Дверь открылась, и в комнату вошла Виктория.
Она сменила свое желтое платье, в котором была за завтраком, на серый дорожный костюм, делавший ее старше на несколько лет. На лацкан ее жакета была приколота розовая роза; такими же цветами была украшена серая соломенная шляпа, которую она держала в руках. Как и прежде, сестра выглядела превосходно. Сначала она была супругой политика, которая дает завтрак, теперь же стала супругой политика в поездке. Никто не смог бы сделать это лучше.
— Одна из девушек сказала, что видела, как ты пошла в библиотеку, — сказала Виктория. — Что ты делаешь здесь одна?
— Мне нужно немного покоя, — ответила Фрэнсис. — Знаю, я не должна была просто…
«Это ее дом, а не твой! Ты не имеешь права заходить в какие-либо комнаты и закрывать за собой дверь!»
— Нет, нет, всё в порядке, — поспешила ответить Виктория и озабоченно посмотрела на сестру. — Ты очень бледная, Фрэнсис.
— Это из-за света.
— Да, возможно… — Виктория, казалось, пребывала в нерешительности. — Ты много пережила, — наконец сказала она. — Мама рассказывала, что в… тюрьме тебя принудительно кормили. Это, наверное, ужасно!
— Да, не особенно приятно. Но тебе не надо мне сочувствовать. Я всегда знала, что делала.
— Да… конечно…
— Ты, наверное, спешишь, — сказала Фрэнсис. — Твой муж, вероятно, уже ждет.
— Он ищет свою мать, чтобы проститься. Фрэнсис… — Казалось, Виктории стоит невероятных усилий, чтобы подобрать нужные слова. — Фрэнсис, мне очень жаль, что все так получилось.
— Тебе жаль, что ты вышла замуж за Джона? Сейчас жаль?
— Нет, я не это имела в виду. Я имею в виду… ты ведь знаешь, что именно. Я… причинила тебе боль, но я этого не хотела. Так уж… просто случилось у нас с Джоном.
— Тебе не за что извиняться, Виктория.
— Не за что? — В ее голосе прозвучала надежда. — Правда?
— Правда. — Фрэнсис молилась, чтобы сестра не почувствовала неприязнь, с которой она смотрела в ее милое лицо под копной золотистых волос. Ни за что на свете Виктория не должна заметить ее обиду, ее отчаяние.
— Не думай об этом. Я немного обижена, что не была приглашена на свадьбу, только и всего.
Виктория, похоже, испытала глубокое облегчение.
— Я очень рада. Ты знаешь, я думала… вы с Джоном…
— Ради бога! Это было давным-давно. Детские шалости, не более того.
— Слава богу! Тогда между нами больше ничего не стоит, да? Я, конечно, очень хотела пригласить тебя на нашу свадьбу, и Джорджа тоже, но отец… ты ведь знаешь… он был против!
«И ты будешь всю свою жизнь ориентироваться на то, что другие хотят, а что нет», — с презрением подумала Фрэнсис.
Но она сказала, улыбнувшись:
— Я знаю это. Давай, надевай свою очаровательную шляпу и иди искать своего мужа. А то вы опоздаете на поезд.
Виктория быстро поцеловала сестру в щеку, повернулась и выбежала из комнаты. Дверь за ней громко захлопнулась.
Фрэнсис осталась одна. Ее лицо пылало. Только сейчас она почувствовала ландышевый аромат, витавший в комнате. Ландыши. Сладкие и невинные. Ласковые и манящие.
Она ощутила их присутствие в тот самый момент, когда их аромат воплотил все, чего у нее не было. И никогда не будет.
Вернувшись в Уэстхилл, они встретили почтальона, который привез для Фрэнсис телеграмму из Лондона. Ее прислала Маргарет.
В ней она коротко сообщала о том, что Филипп Миддлтон после прочтения письма от Фрэнсис совершенно сломался. Вечером того же дня он предпринял новую попытку самоубийства — и на сей раз ему это удалось.
Филипп принял большую дозу таблеток и умер по дороге в больницу.
Четверг, 26 декабря — пятница, 27 декабря 1996 года
— О нет, — в ужасе сказала Барбара и чуть отодвинула от себя рукопись, словно пытаясь таким образом дистанцироваться от того, что она прочитала. Ее глаза горели; уже несколько часов она сидела за чтением. Только сейчас Барбара увидела, что огонь в печке погас и в комнате стало холодно и неприятно. В чашке, стоявшей перед ней, оставалось немного чая; она отпила из нее — и скривилась. Чай тоже был холодным и неприятным, горьким.
