— Ты ничем больше не хочешь заняться, кроме чтения этих мемуаров? — спросил ее Ральф, стоя у двери. Он только что вошел в дом с охапкой дров, принеся с улицы холодный морозный воздух. Пройдя к печке, чтобы сложить там дрова, оставил за собой следы от мокрого снега. — Ты, кажется, что-то кричала мне?
— Я?.. Я только вскрикнула «О нет», потому что прочла неприятный фрагмент, — объяснила Барбара. Она встала и потянулась. — Друг Фрэнсис Грей совершил самоубийство. Совсем молодой человек. Потому что она не ответила на его чувства.
— Только не увлекайся этим слишком сильно, — предостерег ее Ральф. — Все это уже в далеком прошлом. Такие старые дома, как этот, всегда скрывают множество историй, в том числе и с трагическим исходом.
— Мне все это совсем не кажется таким уж далеким, — задумчиво ответила Барбара. — Фрэнсис для меня — совершенно живой образ. Ты знаешь, что меня очень трогает? То, как Фрэнсис описывает свои родные края, свой дом и окрестности вокруг. Она борется со своей неспособностью к страсти, но у нее есть явная страсть к своей родине. Она все здесь очень любила. И я неким образом, благодаря ее описаниям, тоже начинаю относиться к этому с любовью.
— Лично я не могу это утверждать. — Ральф аккуратно уложил дрова и встал. Серая щетина на его щеках превратилась в равномерное темное пятно. Он выглядел изможденным. — Я мечтаю лишь о том, чтобы выбраться отсюда. Хочу опять слушать музыку, смотреть телевизор и принимать по утрам горячий душ. Хочу есть то, что я хочу и сколько хочу. Ты знаешь, что я постоянно вижу перед собой? Жареного гуся. Клёцки. Краснокочанную капусту. И рождественское печенье. И пунш. И…
— И ферменты, чтобы все это переварить, — закончила его фразу Барбара. Затем приподняла свитер и подергала свободно болтающийся пояс своих джинсов. — Я тоже чувствую чудовищный голод, но вот это — хороший побочный эффект!
Очень хороший. Она все еще испытывала упоительное наслаждение, когда ее одежда становилась свободнее.
— Я тоже попытаюсь смотреть на это подобным образом, — сказал муж и вытер со лба пот. — Так. На завтра у нас, по крайней мере, достаточно дров.
Только сейчас Барбара поняла, что он, очевидно, все это время опять рубил в сарае дрова.
— А который сейчас час? — спросила она.
Ральф посмотрел на часы.
— Без четверти двенадцать. Почти полночь.
— И ты еще трудишься?
Он пожал плечами:
— То, что я сделаю сейчас, мне не придется делать завтра утром. А без дров мы не сможем приготовить на завтрак кофе.
Барбара посмотрела на его руки. Мозоли опять прорвались и кровоточили.
— Завтра я попробую порубить дрова, — сказала она. — Твои руки должны зажить.
— Об этом не может быть и речи. Я наконец-то начинаю набираться опыта. До нашего отъезда смогу обрести новую профессию. Мне только надо найти где-то в доме другие перчатки, мои пришли в совершенную негодность.
Барбара улыбнулась.
— Ты выглядишь ужасно чудно.
Ральф ответил на ее улыбку.
— А ты, думаешь, нет? — Он подошел к ней и слегка дотронулся до ее опухшего подбородка. — Цвет становится все более интенсивным. Я бы сказал — очень оригинально.
Она слегка отстранилась.
— И довольно больно. Наверное, очень хорошо, что меня сейчас никто не видит. Кроме тебя, конечно.
— Ну, я не в счет, — сказал Ральф и рассмеялся, но его смех прозвучал как-то неестественно.
Они стояли очень близко друг к другу. Внезапно между ними возникло напряжение, которое смутило Барбару — ее, которую уже давно ничто не могло смутить. «Люди становятся нервными, если их целыми днями держать вместе в одном доме», — подумала она и отступила на шаг. Спросила, чтобы сказать хоть что-то:
— Снег все еще идет?
Ральф покачал головой:
— Не идет уже несколько часов. Не хочу сглазить, но, возможно, самое худшее уже позади.
— Ты хочешь сказать, что, если снег прекратится, скоро они приведут всё в порядок? Провода и всё остальное?
— Они наверняка с этого начнут. Только вот, прежде чем мы сможем отсюда выбраться, пройдет какое-то время. Тебе придется еще немного меня потерпеть.
— Ну зачем ты так говоришь? Ты — не то, что я вынуждена терпеть. У меня… у меня нет проблем с тобой.
— Я думал, что наша жизнь состоит только из проблем. Именно поэтому мы здесь.
— Но все это в данный момент совсем не важно. Наверное, это связано с этой проклятой бурей. Мне кажется очень странным говорить сейчас о проблемах в наших отношениях, когда наша каждодневная и главная проблема состоит в том, чтобы раздобыть дров для огня и что-то из еды!
— Это точно значительно важнее, ты права.
Барбара незаметно отодвинулась еще немного назад.
— Все образуется, — сказала она неопределенно.
Ральф покачал головой.
— Просто так, само по себе, ничего не образуется. Мы не будем сидеть здесь вечно, Барбара. Мы вернемся в нашу старую жизнь и должны будем принять решение в отношении нас двоих. Мне почти сорок лет. — Он безрадостно улыбнулся. — Во всяком случае, меня отделяет от этого события менее десяти минут. В сорок лет люди окончательно перестают надеяться на то, что какие-то вещи меняются в лучшую сторону сами по себе. Они понимают, что ничего не изменится к лучшему и что время уходит от них гигантскими шагами, пока они ждут какого-то чуда.
— Ну, не так уж все плохо в нашей совместной жизни…
— Возможно, ты этого не чувствуешь, но я не могу быть счастлив с женщиной, которую вижу самое большее два раза в день, и то на бегу. Я мечтаю о семейной жизни. О детях. И я не хочу быть древним отцом. У меня такое чувство… если я сейчас не подумаю о себе и своих желаниях, то станет слишком поздно.
Барбара ощутила внутри себя что-то холодное и темное, отчего она содрогнулась.
— Ты хочешь со мной развестись? — спросила она тихо.
Ральф поднял руки в беспомощном жесте, но снова опустил их.
— Я просто несчастлив, — сказал он сдержанно.
— Но…
— Никаких «но». Попытайся сейчас не приукрашивать ситуацию, Барбара. Посмотри на себя: ты буквально пятишься от меня. Ты держишь дистанцию, от которой меня в дрожь бросает. Не спала со мной больше года. Ты действительно не можешь себе представить, что я чувствую себя обманутым, одиноким и оскорбленным?
Барбара могла себе это представить. Конечно. Или он думал, что она кусок дерева, бесчувственная и равнодушная? Она понимала, что чувствует Ральф, но не была уверена, что может что-то изменить.
Некоторое время они молчали, не глядя друг другу в глаза; оба понимали, что им нечего сказать — и что, как бы это ни было жестоко, откладывать решение больше нельзя. Бой напольных часов в гостиной заставил их вздрогнуть.
