Линия фронта во Франции вот уже год как была заморожена; окопы и заграждения из мин и колючей проволоки тянулись на сотни километров, но ничего не происходило. Джордж, который, будучи лейтенантом пехоты, застрял в этом дурацком положении, регулярно писал письма Элис, а та передавала их Фрэнсис. Он очень старался не жаловаться, но его психическое состояние явно выдавало ярость, отчаяние и обреченность. Его рота понесла значительные потери, и Джордж потерял многих из своих товарищей, погибших у него на глазах. После этого у него началась депрессия. Он не говорил об этом прямо, но каждый, кто знал его, мог прочитать это в любом его слове.
— Если война затянется, — сказала как-то Элис, — он превратится в морального калеку. Даже если выживет на войне, вернется конченым человеком.
Это заставило Фрэнсис пойти на работу на оборонное предприятие.
— Так, по крайней мере, у меня будет чувство, что я его немного поддерживаю, — объяснила она.
Элис разозлилась.
— Ты поддерживаешь войну! То, что убивает Джорджа. Я думала, что ты на стороне тех, кто против этого!
— Я тоже против. Но идет война, против мы или нет. И сейчас мы должны по меньшей мере поддерживать наших солдат.
Они отчаянно спорили — впрочем, спор являлся их обычным состоянием.
Элис была озлоблена и разочарована, поскольку так ничего и не добилась в отношении избирательного права женщин. Война расколола движение и лишила его участников возможности действовать. Казалось, что все закончилось.
Несколько раз она сидела в тюрьме. Нечеловеческие условия заключения сделали свое дело, превратив ее в психически неуравновешенную женщину с подорванным здоровьем. Но Элис продолжала цепляться за идею, за которую боролась, и за то время, когда она горела азартом и боевым духом. Она не могла смириться с изменениями в ее стране и в сознании ее народа, вызванными войной. Ее злило и одновременно отчаивало, когда она видела, как легко приспособилась Фрэнсис к наступившим переменам. Элис не понимала или не замечала, с каким трудом та в минувшие годы усваивала прагматичный образ мышления: не оглядывайся назад, не смотри слишком далеко вперед, думай только о том, что требуется в данную минуту…
В годы войны не имело никакого смысла вести борьбу за избирательное право женщин, поэтому Фрэнсис считала бесполезным тратить на это свои силы. Элис постоянно упрекала ее в том, что она вообще никогда не интересовалась их «делом», но едва ли могла обосновать это утверждение, поскольку Фрэнсис, как и все они, сидела в тюрьме, голодала и вступала на улице в схватки с полицией. Тем не менее Элис чувствовала, что Фрэнсис не была вместе с нею сердцем и душой. Сама Элис была готова на все ради общего дела, а Фрэнсис занялась своими делами… В их отношениях возникла серьезная трещина, и дружба уже не могла стать прежней.
В тот вечер, когда Фрэнсис встретила Джона, она, несмотря на усталость, не торопилась домой: Элис еще с утра была в дурном настроении, и Фрэнсис предстоял очередной вечер конфликтов и ссор, поэтому она решила воспользоваться хорошей погодой и немного прогуляться. Доехала на трамвае до набережной Виктории и прошлась вдоль берега Темзы. Воздух был теплым и прозрачным. Вечернее солнце разливало золото по воде.
Облик города полностью изменился с тех пор, как Фрэнсис впервые приехала в столицу: куда ни взглянешь — повсюду солдаты. И лишь немногие из них казались здоровыми и полными сил. Большинство вернулись из Франции на родину; сутулые фигуры, уставшие молодые мужчины с состарившимися лицами, с глазами, в которых можно было прочитать весь тот ужас, который они видели. Многие потеряли ногу и с трудом передвигались на костылях, у других не было руки или глаза. Медсестра вела по дороге молодого человека лет двадцати с еще детскими чертами лица. Повязка закрывала его глаза. Он то и дело качал головой и бормотал себе под нос какие-то несвязные фразы. Продавец газет держал над головой «Дейли мейл» и кричал: «Всеобщая воинская повинность! Нижняя палата парламента принимает решение о всеобщей воинской повинности! Премьер Асквит проголосовал!»
«Теперь они пошлют туда еще больше наших парней», — подумала Фрэнсис с ужасом.
Она вынула из кармана пару монет и купила газету. Повернувшись, чтобы идти дальше, столкнулась с каким-то господином.
— Извините, — сказала она рассеянно, подняла глаза и изумленно воскликнула: — Джон!
Он тоже был удивлен.
— Бог ты мой, Фрэнсис! Что ты здесь делаешь?
— Просто гуляю. А ты?
— Я был по делам в суде. — Они находились недалеко от Темпла. — И, кроме того, я тоже хотел немного погреться на солнце.
Они растерянно смотрели друг на друга.
— Давай немножко пройдемся, — наконец предложил Джон.
И только в этот момент Фрэнсис заметила, что на нем военная форма.
Они уже дошли до Нортумберленд-авеню, а она до сих пор не отошла от шока.
— Ты едешь во Францию? Почему? Ты ведь депутат парламента. Ты не должен этого делать!
— Но я хочу. Я кажусь себе трусом, сидя здесь, дома. Другие подставляют грудь под пули, а я веду красивую, безопасную жизнь. Я добиваюсь этого с тех пор, как началась война.
— Ты не боишься? Судя по тому, что пишет Джордж, там очень страшно…
Джон криво улыбнулся.
— Ужасно боюсь. Но было бы хуже, если б я самому себе не смог больше смотреть в глаза. Как только надел эту форму, я стал чувствовать себя лучше.
— Понимаю, — сказала Фрэнсис. И в какой-то степени она действительно это понимала, но холодный и злой страх уже распространялся по ее телу и овладевал ею еще в большей мере, чем когда Джордж уходил на фронт.
Странным образом ее глубоко взволновало то, что Джон вскоре уедет во Францию и в любой момент может погибнуть. Узнала бы она вообще, если б что-то случилось? Ведь сообщение было бы направлено Виктории, а не ей. У нее нет никаких прав на этого человека — ни права просить его остаться, ни права на письмо с выражением соболезнования, если с ним произойдет нечто страшное, и в принципе — сомнительное право на то, чтобы так беспокоиться за него. По крайней мере, открыто. Все, что касалось Джона, она должна была улаживать сама с собой.
— Что говорит… — ей было непросто выговорить имя, — что говорит об этом Виктория?
Он сделал неопределенный жест.
— Она, конечно, не хочет, чтобы я шел. Из-за этого у нас происходят серьезные стычки. Она совсем не понимает… — Джон запнулся; было впечатление, будто он прикусил себе язык, злясь на себя за то, что слишком много сказал. — Ей нелегко, — продолжал он. — Она не останется в Лондоне, когда я уеду. Переберется в Дейлвью — там она хотя бы будет рядом с семьей.
«Бедняжка, — думала со злобой Фрэнсис. — Если муж уезжает, ей надо немедленно сбежать к мамочке. Если б она пережила хоть что-то, что пережила я, она знала бы, каково это — испытать все на своей шкуре!»
