По его глазам она поняла, что сейчас его все это вообще не интересует.
«Джордж — твой сын, — подумала она со злостью, — он не должен сейчас замыкаться в себе».
— Речь не идет о каком-то веселом празднике. Это совершенно исключено. Но нам надо сделать индейку и украсить дом. Мама… она очень этого хотела бы.
— Делай все, что считаешь нужным, — сказал Чарльз.
Фрэнсис подавила в себе вздох. Виктория, продолжающая беспрерывно рыдать. И Чарльз, который, словно старый больной человек, сидит в кресле, проявляя полное равнодушие. Как Джордж мог здесь поправиться?
Некоторое время оба они молчали. Во всем доме не было слышно ни звука, лишь негромкое потрескивание поленьев в камине нарушало тишину. Фрэнсис не могла вспомнить, когда в Уэстхилле было так тихо. Лаяла собака, Морин все время что-то напевала, Чарльз без конца рассуждал о политике, Виктория бегала вверх и вниз по лестнице, Джордж то и дело заглядывал в кухню, пытаясь выманить у Аделины что-то съедобное, та ругалась, а бабушка Кейт, которая таинственным образом была в курсе всего, что происходило вокруг, присоединялась к Аделине. Где-то хлопала дверь, кто-то спотыкался о лежащие на полу предметы… Дом был полон голосов, смеха, а иногда и серьезных ссор.
Эта могильная тишина, которая теперь царила в доме, была противоестественной. Она не соответствовала тому, что здесь всегда происходило, была тяжелой и давящей. У Фрэнсис опять возникла потребность вскочить и распахнуть окно, но она сдержала себя. Возможно, это не понравилось бы отцу.
— Она была моей жизнью, — неожиданно сказал Чарльз. Это прозвучало так искренне, что Фрэнсис вздрогнула. — Она была моей жизнью, — повторил он тихо. — А теперь все кончено.
В желудке Фрэнсис опять возник спазм, но на сей раз дело было не в алкоголе.
— Не все кончено, — сказала она. — Ты не один. У тебя есть мы. Виктория, Джордж и я. Мы тоже часть тебя и твоей жизни.
Боль сделала отца бесчувственным.
— Вы — не часть моей жизни, — сказал он, — вы идете своей дорогой.
— Это вполне естественно. Но мы принадлежим друг другу.
Он ничего на это не возразил, но его молчание говорило больше, чем слова.
Фрэнсис подалась вперед.
— Отец, если ты не можешь простить мне то, что я была в тюрьме и что тебе пришлось меня вызволять, то я уже ничего не смогу изменить. И уж точно не буду просить тебя о прощении. Но для твоего же блага тебе не следует сейчас отвергать своих детей. И ты должен простить Джорджа — если ты все еще думаешь, что он совершил такую ошибку, сделав выбор в пользу Элис. Он сражался за нашу страну. В том числе и за тебя. Он заслужил, чтобы ты принял его с распростертыми объятиями.
— Я ничего о нем не знаю.
— А ты хочешь что-то о нем знать?
— Нет.
Фрэнсис порывисто встала.
— А я много знаю о нем, — сказала она резким голосом. — Я была там, во Франции. В лазарете, где лежал Джордж. Сразу за линией фронта. Я узнала, что такое война, в непосредственной близости, и иногда задаюсь вопросом — как может человек продолжать жить после этого ада. Мужчины гибли там как мухи. Умирали на руках врачей. Кричали и стонали, истекая кровью. Некоторые умоляли, чтобы их пристрелили. Кто-то терял рассудок. Я это видела. Я знаю, о чем говорю.
Она сделала паузу. Лицо Чарльза оставалось неподвижным.
— Джорджу нужна твоя помощь, — настойчиво продолжала Фрэнсис, — он больной человек. Если ты сейчас дашь ему понять, что он один, то, возможно, Джордж никогда не поправится.
Все время, пока она говорила, отец смотрел мимо нее. И только сейчас он поднял на нее глаза.
— Речь идет не о прощении, а о том, что у меня нет сил о ком-то заботиться. Мне самому нужен кто-то, на кого я мог бы опереться. — Он поднялся с кресла, подошел к окну и стал всматриваться в темноту. Затем пробормотал: — Как хорошо, что у меня есть Виктория. Она — моя опора.
У Фрэнсис перехватило дыхание. Неужели он сказал это всерьез? Кукла, которая все время причитает и уже несколько дней беспрерывно скулит? Как, интересно, она может быть опорой?
— Виктория? — переспросила она скептически. Но Чарльз, похоже, не собирался вдаваться в объяснения; он молчал, продолжая всматриваться в ночь.
«Конечно, она всегда делала то, чего от нее ждали, — подумала Фрэнсис, — чего он от нее ждал. Она предсказуема для него, и поэтому отец чувствует себя с ней уверенно».
Она старалась подавить в себе злобу. Ей казалось неправильным в день похорон Морин испытывать чувство ненависти к своей сестре. Но, без сомнения, это чувство было; оно родилось уже давно и не стало меньше — даже из-за вины, которая лежала на ней из-за ее аферы с Джоном.
Фрэнсис допила оставшийся виски, сопротивляясь искушению налить себе третий стакан. Если б она, уходя из комнаты, не смогла бы сохранить уверенную походку, это только укрепило бы ее отца в его негативном мнении о ней.
«Дорогая маленькая Вики наверняка еще никогда не была пьяной», — подумала она с горечью.
— В любом случае, — сказала Фрэнсис, — Джордж должен пока остаться здесь. Нет другого места, куда можно было бы его отправить. А он в данный момент не может сам о себе заботиться. Ты согласен?
— С чем?
— С тем, чтобы он остался здесь, — повторила Фрэнсис слегка дрожащим голосом.
Чарльз пожал плечами:
— Пока дела идут по-прежнему, он может остаться. И ты тоже. Вы мне не мешаете.
— Что значит «пока дела идут по-прежнему»?
— Пока Уэстхилл принадлежит нам. Я не знаю, сколько еще это продлится.
— Что?
— Дела обстоят неважно. Многие из наших арендаторов на войне. Овцы болеют. Много животных погибло. Большинство арендаторов бросили всё и уехали.
— Насколько все плохо? — спросила Фрэнсис с тревогой. Она едва могла в это поверить. Отец говорил так, будто речь шла о чем-то незначительном. При этом на кону стояло все.
— Не знаю точно. Но у нас теперь есть проблемы с деньгами.
— И что ты намерен делать?
Отец посмотрел на нее так, будто она была чужим человеком, который вообще ничего не понимает.
— Ничего, — ответил он, — я ничего не собираюсь делать. Не хочу ничего делать.
Тяжелыми шагами прошел мимо нее и вышел из комнаты.
Фрэнсис растерянно смотрела ему вслед, потом упала в кресло. Чарльз настолько неожиданно и с таким равнодушием сообщил ей новость о том, что Уэстхилл находится в серьезном положении, что было ощущение, будто он сказал, что на Рождество ожидается дождь. Казалось, ему было совершенно безразлично, что со всеми ними будет, и у нее возникло мрачное предчувствие, что ничего не изменится.
Отец не впал в то преходящее безропотное смирение, которое исчезает по мере того, как стихает боль. Он никогда не найдет успокоения, никогда больше не обретет новые силы. Фрэнсис призналась себе в эти минуты, в этой наполненной тишиной комнате перед камином: у ее отца вообще больше не осталось сил, и он больше не сможет их восстановить. У него их просто никогда не было. Он был слабым человеком, а тот совсем незначительный ресурс, который дала ему природа, израсходовал, когда разорвал отношения с семьей ради женитьбы на Морин. Это ему удалось также и потому, что красивая, своенравная девушка из Ирландии, которую никто и ничто не могло сломить, явилась для него большей опорой, чем его собственная семья.
