Лора допила шерри. Оно показалось ей еще ужаснее, чем прежде. Она была совершенно подавлена. И прежде всего, поскольку знала, что Марджори права.
— Не говоря уже обо всем остальном, — продолжала сестра. — Тебе нужен какой-никакой стартовый капитал. Где ты его возьмешь?
— Я не знаю, — прошептала Лора. Когда Марджори наконец закончит свои проповеди?
Но ту понесло.
— Самое время продать эту развалину. Фернан Ли в любом случае готов ее тут же купить. Тогда он наконец получит то, что всегда хотел иметь, а ты избавишься от массы забот. Зачем одинокой женщине дом с таким количеством комнат? Там все продувается сквозняками. Непрактично. И потом, этот убогий ландшафт… В романах Бронте он еще имеет свою привлекательность, но в действительности в нем нет ничего, из-за чего там стоило бы жить.
— Марджори…
— Почему ты, в конце концов, не можешь сделать как я? Обычная квартира в многоквартирном доме. Если что-то не в порядке, то этим занимается комендант. И у тебя больше не будет никаких неприятностей!
«Она такая самоуверенная, черт подери», — подумала Лора, посмотрев на свою сестру. Скривившееся в ухмылке лицо… Колючие глаза… Бесцветные волосы, сплетенные на затылке в тугой узел… Похожее на мешок шерстяное платье…
Марджори была безразличной. Даже на небольшие деньги можно уютно обставить квартиру и купить достойную одежду. Ей бы не повредило, если б она начала пользоваться губной помадой и сходила бы к приличному парикмахеру. С внешностью нельзя перебарщивать и придавать этому слишком большое значение — но нельзя и тонуть в такой беспросветной скупости, как это делала Марджори.
«Как ей вообще пришло в голову, что у нее завидная жизнь?» — спрашивала себя Лора, с удивлением отмечая, что в ней закипает злоба на сестру; невероятное раздражение, которое она еще никогда не испытывала в отношении Марджори, а возможно, вообще ни к одному человеку. Будучи робкой и спокойной, Лора всегда старалась ни в ком не вызывать неудовольствие и никогда не позволяла себе гневных мыслей. Но чем больше она загоняла себя в угол, тем меньше ей удавалось спокойно реагировать на окружающий ее мир.
— У меня есть все, в чем я нуждаюсь, — объяснила Марджори, — и я не намерена не спать ночами из-за ненужных забот.
— У тебя есть все, в чем ты нуждаешься? — переспросила Лора. — Ты уверена?
Это прозвучало так резко, что Марджори вздрогнула.
— Ну, я… — начала она, но сестра не дала ей договорить.
— У тебя нет ничего, совсем ничего, — вырвалось у нее. — Ты живешь в такой скучной квартире, что здесь можно впасть в полное уныние. Посмотри на себя; у тебя такой вид, будто ты как минимум лет двадцать не смеялась. Неужели ты действительно находишь в этом прелесть — каждое утро, как только встанешь и посмотришь в окно, видеть лишь эти грязные многоэтажные дома? Здесь ведь нигде нет ни одной травинки, ни одного дерева, ни одного цветка! Неужели ты не замечаешь, как здесь отвратительно?
— Лора! — воскликнула пораженная Марджори.
— Да, ты права, у меня есть заботы, и немало. Я часто мечтала о том, чтобы моя жизнь была совсем другой. Но когда утром смотрю в окно, я вижу луга, холмы и деревья, насколько хватает глаз. Летом в моем саду стоит запах цветов. Я просыпаюсь под пение птиц, а зимой белки подходят к самым окнам кухни и лакомятся орешками…
Она замолчала. Сестра пристально смотрела на нее.
— Мое сердце там, Марджори, — продолжала Лора более спокойно, — понимаешь ты это или нет? Уже более пятидесяти лет я люблю этот дом и землю вокруг. И так запросто я с этим не расстанусь.
— У тебя нет шансов, — тихо ответила Марджори, и ее голос прозвучал неожиданно сочувственно.
Лора села рядом с ней за стол и положила голову на руки.
В течение вечера позвонили родители Барбары и мать Ральфа, чтобы поздравить Ральфа с днем рождения и спросить, как обстоят дела со снежным коллапсом, о котором сообщали по телевидению и писали в газетах. На тот случай, если позвонит кто-то из родственников, Ральф и Барбара уже договорились представить ситуацию безобидной, насколько возможно.
— Это значит, что все населенные пункты и отдельные хозяйства уже несколько дней отрезаны от внешнего мира, — сообщила мать Ральфа.
В ее голосе слышалась укоризненная нотка. Ее обидело, что ее сын решил отпраздновать свой сорокалетний юбилей без нее, что он со своей женой уединился в какой-то забытой богом глуши… И вот что из этого получилось. Снежная катастрофа и ничего, кроме неприятностей.
— Я множество раз пыталась тебе дозвониться. Ужасно беспокоилась.
— Линия была повреждена, — сказал Ральф.
Он спрашивал себя, почему голос матери всегда так утомляет его. Возможно, дело в ее постоянном брюзжании. Ральф никогда не пытался объяснить себе эту связь, но сейчас неожиданно понял, что уже несколько лет выслушивает ее бесконечные упреки с огромным трудом.
— Телефон заработал всего несколько часов назад, — сказал он.
— Что же помешало тебе сразу позвонить и успокоить меня? — причитала мать, то и дело вздыхая.
У Ральфа уже было наготове замечание, что в собственный день рождения не принято звонить людям, чтобы получить соответствующие поздравления, но он оставил эту мысль. Мать была права; в данных обстоятельствах следовало бы ей позвонить. И хотя это вообще не пришло ему в голову, он, разумеется, не мог это сказать. Она бы выражала свое недовольство бесконечно.
— Через Союз международного туризма в Йорке я узнала, что телефоны не функционируют во многих местах, — сказала мать, — и там мне тоже сказали, чтобы я не волновалась. Ситуация скоро наладится.
Как бы то ни было, но Ральф все-таки считал заботу матери трогательной. Он знал, что она почти не говорит по-английски, а если сталкивалась с каким-нибудь англичанином или американцем, даже простое good morning давалось ей с трудом и она смущалась. Он мог себе представить, как мучилась она, расспрашивая незнакомого человека по телефону о непогоде и связанных с этим повреждениях. Но, поскольку речь шла о сыне, ее единственном ребенке, она раздобыла бы любую необходимую ей информацию даже на китайском языке.
— Послушай, мама, все действительно не так уж плохо, — сказал Ральф подчеркнуто бодрым голосом. — У нас красивый, теплый дом и достаточно еды. — Ложь ради успокоения взволнованного человека — это, собственно говоря, не ложь, считал он. — И к тому же теперь опять работает телефон. Просто в данный момент мы не можем отсюда уехать, но это продлится еще буквально пару дней. Снег уже давно прекратился.
Родители Барбары, позвонившие примерно через полчаса, также были довольно взволнованы, но по крайней мере они не высказывали упреков. После того как они поздравили Ральфа, мать Барбары захотела поговорить со своей дочерью.
— Надеюсь, вы еще выносите друг друга, — сказала она прежде всего. — Если б мне пришлось попасть с твоим отцом в какой-нибудь снежный коллапс, мы, наверное, через три дня набросились бы друг на друга с ножами.
