— Дай время. Не беги от воспоминаний, связанных с этим человеком, но и не позволяй им вредить тебе. Ты будешь скорбеть по ней, как и следует, но нельзя позволять этому захватить твою жизнь.
Лиам закрыл глаза и потер лоб. Он чувствовал, как начинается головная боль.
— В этом мире так много насилия. Так много смертей. Способ, которым ее убили, заставил меня задуматься о собственной жизни. Например, что заставляет людей совершать такие деяния? Я постоянно расследую подобное. Убийство не должно быть основой для построения карьеры. Вы когда-нибудь перестаете думать про зло в этом мире?
Отец Бреннан усмехнулся.
— Конечно. Иногда зло в этом мире может казаться всепобеждающим, но у нас есть выбор сдаваться ему или нет. Например, ты выбираешь видеть зло, потому что на тебя возложена задача предавать убийц правосудию. Люди, которые смотрят телевизор, видят зло, потому что оно продается, поэтому средства массовой информации его и показывают. Я же выбираю видеть жизнь. Я вижу счастье, когда мать впервые берет на руки своего ребенка. Я слышу смех молодоженов, когда они идут по проходу церкви вместе, как муж и жена. Я вижу радость, когда семья собирается на праздники. Это дает мне надежду. Я вижу и темную сторону тоже. Чаще, чем мне хотелось бы. Но я уравновешиваю ее хорошим. Предлагаю тебе делать так же. Зло — часть нашего мира, как и часть твоей работы, и, боюсь, останется таковым до скончания веков. Тебе надо уравновесить его добром. Ищи добро.
Лиам посмотрел священнику в глаза.
— Вы когда-нибудь замечали во мне склонность к насилию, пока я рос? Вроде темной стороны? Стороны, на которую могло повлиять то, как погиб отец или что случилось с мамой? Что-нибудь такое?
— Нет, никогда. Ни разу.
— А в Шоне?
— Нет. Шон, может быть, серьезнее, но у него чистое сердце. Что я видел в вас, так это заботливых взрослых людей, в которых до сих пор много любви. Ты хороший человек, Лиам. И Шон тоже. Всегда был.
Лиам бросил взгляд на часы и встал с кресла.
— Думаю, это все, что мне надо было услышать, если честно. Мне пора на работу.
— У вас с Ванессой все хорошо?
Отец Бреннан не знал о проблемах, возникших у них с Ванессой. И Лиам не собирался его посвящать.
— Да, хорошо. Думаю, мне просто нужно было услышать от вас, что нормально скорбеть по-своему. И еще надо было услышать, что я — хороший человек. Иногда приходится видеть такое, что поражаешься.
— Не сомневайся в себе. Ты хороший юноша и обретешь покой в памяти о своей подруге.
— Спасибо, что всегда готовы помочь. Мне и Шону.
— Я служу Господу, — ответил отец Бреннан, сверкая улыбкой на розовом лице. — Если тебе понадобится что угодно, пока я на этой планете, я здесь.
— Спасибо.
— И не забывай искать добро. Это ключ ко всему.
У Лиама зазвонил телефон. Он достал его из кармана и уставился на экран. Шон.
— Я должен ответить, — сказал он.
Отец Бреннан махнул ему рукой:
— Иди. Делай, что необходимо. Неси правосудие миру.
Лиам вышел из кабинета священника и ответил после третьего звонка.
— Да, я слушаю.
— Ты где? — спросил Шон.
— В миссии на Саут-стрит.
— Какого черта ты там делаешь?
— Честно говоря, сам не знаю.
— Ты получил детализацию звонков?
— Да, получил, — заверил Лиам, толкнул металлическую дверь и вышел на улицу. — Скачаю ее, когда приеду на работу. Мне еще рано. Будет странно, если я приеду сейчас.
— Встретимся через десять минут в «Либерти дайнер». Я назначил встречу с Марисоль и ее сиделкой. Ты же хочешь знать, правда ли Дон ездил к матери в субботу ночью?
Лиам сел в машину и завел двигатель.
— Да.
— Хорошо. Мы поедем и спросим у нее. Ты и я.
Лиам включил передачу и влился в движение.
— «Либерти дайнер», через десять минут. Я еду.
Глава 24
Снаружи дом престарелых «Нежная забота» выглядел как типичный жилой комплекс с одинаковым и простым бежевым сайдингом на всех зданиях и черными ставнями на окнах. Все двери были красными, и в каждом дворике по траве шла дорожка из каменных плиток. Дороги покрывал свежий асфальт, а деревья еще были маленькими. Комплекс построили всего три года назад, и время пока не отразилось на нем. Все еще оставалось предельно аккуратным и стерильным.
Лиам объехал искусственное озеро и заметил плывущую по зеркальной поверхности стаю гусей. Идиллическая сцена на фоне цветущих вишневых деревьев и небольшого леса. Он повернул налево на первой улице и остановился перед угловым двухэтажным домом номер 1432, прилегающим к общему бассейну.
Шон вылез из машины, не говоря ни слова. Они почти не разговаривали с тех пор, как Лиам подобрал его около закусочной. Только время от времени перебрасывались пустяковыми вопросами, чтобы прервать бесконечное молчание, так что поездка до Дойлстауна вышла долгой и неловкой.
У входной двери стояла Марисоль Карпентер, мать Дона, и протягивала руки, желая обнять своих мальчиков. Седые кудряшки закрывали уши, но не касались плеч. Явно бросалась в глаза старушечья худоба, кожа во многих местах обвисла. Губы были тонкими, а скулы торчали из-под очков, отчего лицо казалось длиннее, чем на самом деле. Она становилась все более хрупкой, но в данный момент выглядела очень даже живо.
— Мои мальчики приехали! — воскликнула она, вкладывая все свои силы в то, чтобы заключить Шона в радостные объятия. — Я так рада вас видеть! Давненько вас не было. Слишком давно!
Шон обнял ее в ответ и погладил по плечам.
— Рад видеть вас, Марисоль. Вы правы. Слишком давно.
— И Лиам тут. Привет! Обними и поцелуй мамочку.
Лиам сделал, как было велено, и она притянула его ближе.
— Как Ванесса?
— Хорошо.
— Я так рада тебя видеть.
— Я тоже, Марисоль.
Она схватила Лиама за руку и потянула внутрь. Шон вошел следом и закрыл дверь.
Внутри квартира выглядела так, словно в нее еще переезжают, хотя Дон перевез свою маму сюда из Черри-Хилл больше года назад. Здесь было самое основное: места, чтобы сидеть, обеденный стол, кухонные принадлежности и кастрюли со сковородками, чтобы готовить. Но по большей части квартира была пуста. За исключением большого коллажа с фотографиями семьи Марисоль, висевшего над газовым камином, стены были голыми. Диванчик, два кресла с высокими спинками и круглый журнальный столик составляли маленькую гостиную. Кухонный стол и старинный секретер, который она забрала из дома, стояли в обеденной зоне. Больше ничего не было.
