«Если решила убиться, – говорю я ей, – проще врезаться в сердце звезды».
Собака опять смеется.
Собаке нравится Нод.
Ноду нравится Собака.
Даже если Собака бывает глупой.
9
Корделия Па
Ф-фух, ну и холодрыга! Я хоть и была в куртке с подогревом, начала дрожать, едва сошла со сходней «Тети Жиголо» на хрусткий грязный снег. Морозный воздух развязно обхватил выбритую половину головы. Колечко серьги стало ледяным.
Гнусная погода.
Я выросла на Второй городской тарелке, защищавшей от худших капризов стихии. На кой черт строителям этой тарелки понадобилась ледяная пустыня? Как им вообще пришло на ум создавать что-либо с такой суровой средой?
Размышляя так, я топала вперед. Паук за моей спиной будто не замечал холода. Он надел затемненные защитные очки и держал на сгибе руки тяжелый пескоструйник. Дыхание облачками вырывалось из наших ртов.
– Уверен, что эта штука понадобится?
– Надеюсь, нет, крошка. – Он взглянул на счетверенное толстое сопло оружия. – Но мне после сотрясений пришлось навидаться всякого, так что лучше пусть будет пушка, которая не пригодится, чем оказаться без нее, когда она понадобится. Понятно?
Мы шли вперед. Оранжевые здания ярко выделялись на черно-белой земле. Здесь, на максимальном отдалении от краев тарелки, мы походили на мушек, ползущих по замерзшему пруду. От пустоты внизу нас отделяли несколько метров породы и почвы – и тонкий, как бумага, материал, использованный древними строителями базы.
Все тарелки над нами были на своих местах. Солнце светило по-прежнему чисто и ярко, и газовый гигант висел полумесяцем в небе – по виду как баскетбольный мяч, отнесенный на вытянутую руку. А за всем этим, прорехой в старом плаще, на полнеба растянулись радужные переливы Интрузии. Сердце у меня забилось сильней. Мне двадцать лет. Я с детства мечтала о чужих небесах и невероятных мирах – а теперь вот они. Удивительнее Интрузии места не найдешь. Тарелка, где я росла, располагалась на дальнем краю их роя, и настоящие сотрясения ее не задевали. Мало-помалу я разволновалась.
– Пойдем через главный люк? – спросил Паук.
– Да. – Я оглянулась. – Что-то не так?
– По мне, без разницы. – Он отвернулся и харкнул на перепаханный ногами снег. – Ты командуешь. Я тут только на случай, если понадобится пальнуть кому-нибудь в задницу.
У люка я настучала код доступа. С глухим лязгом отодвинулись внутренние засовы, и крышка ушла вверх.
Паук сдвинул очки на лоб и с отвращением уставился в красноватый полумрак открывшегося коридора.
– Аварийное освещение. Электричество у них вырубило.
– Наверное, потому они и не отзывались?
– Да, может, и так.
Держа наготове пистолет, он шагнул внутрь. Я вошла за ним. На базе я побывала вчера, когда мы разгружали продовольствие и аппаратуру – официальную причину нашего визита. Тогда она была уютной и гостеприимной: множество укромных уголков, ароматные комнатные растения, освещенные коридоры. Сейчас из-за красного света лампочек над головой мы чувствовали себя словно в кишках убитого животного.
Я недовольно повела носом:
– Чем это пахнет?
– Горелой изоляцией. Где-то закоротило.
– Здорово им попало.
– Похоже на то. Уж точно сильней, чем нам.
– А где люди?
– Не знаю. – Паук ссутулил плечи и крепче сжал оружие. – Не нравится мне все это.
Мы вышли на перекресток. Один коридор уводил к обсерватории, другой – к жилому отсеку.
– Разойдемся? – предложила я.
Паук мотнул головой.
– Фильмы ужасов смотрела? Первое правило, когда имеешь дело с кошмарами: не разделяться.
– Тогда куда?
– К каютам?
– Ладно, ты первый.
– Почему я?
– Потому что у тебя большая пушка.
Я уже побывала на экскурсии и неплохо представляла основное жилое пространство обсерватории: шестиугольное общее помещение с диванами и столиками. Дверь напротив входа вела в кухню, другая, слева, – в общую ванную комнату, а третья открывалась в коридор со спальными местами, разгороженными шторками. Тесно, но астрономы и физики, для которых это здание стало домом, постарались обустроиться с удобствами. На стены налепили фотографии и голограммы. Расставили на полках растения. А на кухонном столике стояла дорогая кофемашина.
– Здесь никого. – Паук опустил ствол.
С нашей позиции просматривалась вся кухня. Пустая.
– Проверь ванную, – посоветовала я.
– Зачем? Думаешь, их всех пронесло со страху?
– Должны же они где-то быть.
Если бы только найти Мориарти, я бы сдала ему все дела. Он бы знал, что предпринять.
– Сначала проверим ванную, потом койки. А если там не найдем, вернемся к обсерватории.
Мне пришла мысль: может, вся команда налаживает телескопы, чтобы наблюдать Интрузию после сотрясения реальности.
– Слушаюсь, мадам, – ответил Паук.
Я пропустила его вперед.
– Ого! – сказал он. – Здесь кто-то есть.
На кафельном полу общей душевой распростерлась женщина. В старом космическом скафандре с надутым верхним слоем, в тяжелых сапогах. Перевернутый шлем лежал рядом.
– Жива?
– Непонятно. У меня руки заняты пушкой. Проверь пульс или что там.
Я осторожно опустилась коленями на белые плитки и убрала с лица женщины длинные серебристые волосы. Как паутину смахнула.
– Дышит.
– Кто это?
– Не знаю.
Морщинки в уголках глаз и у губ. Кожа на руках, торчавших из рукавов скафандра, дряблая, в пятнах. На вид лет шестидесяти, хотя при таком свете трудно разобрать.
– Я ее не узнаю.
– Точно? – нахмурился Паук.
Накануне мы познакомились со всем персоналом базы. Они здесь куковали месяцами, вот и встретили нас, как почетных гостей.
– Помнишь кого-нибудь седого?
Паук покачал головой и сказал:
– Я вообще никого старше пятидесяти не припомню.
– Пройдись по другим помещениям, – велела я ему. – Найди остальных. И носилки. Я побуду с ней.
Он колебался.
– А как же с правилом не разделяться?
– Рискнем.
Гант ждал нас на сходнях «Тети Жиголо» с дробовиком в перепончатых пальцах.
– Это кто, черт возьми?
Женщина лежала на грузовой платформе.
