– Там на стене висит копье очажников. Она заставила его плясать.
Паук впервые уставился прямо на меня. Впитал взглядом от головы до пят и хмуро спросил:
– И что нам с ней делать?
Ломакс обняла меня за плечи.
– Убрать отсюда, пока у кого-нибудь не возникло светлых идей.
Я поежилась от ее прикосновения.
– Каких идей? О чем вы говорите?
Ломакс посмотрела на меня с жалостью.
– Твой отец тоже обладал чувствительностью. Может, не такой, как у тебя, но чуял технику очажников. И за сто шагов мог отличить подделку от подлинной.
– И?..
– И – люди с таким талантом дорого стоят. Достаточно дорого, чтобы похитить их при первом подвернувшемся случае.
– Нет у меня таланта, – вспыхнула я и протянула к ней раскрытые ладони. – Я даже не понимаю, что это такое.
«Понимаешь, – шепнул у меня в голове голос Ника Мориарти, похожий на плеск полузабытого прибоя. – Ты всегда это знала. Ты слышала песню тарелок, чувствовала их вещество под ногами. Ты целыми днями жила и дышала в пустотах покинутого города, ты пользовалась интуицией, чтобы отыскать в руинах артефакты, хотя бы столько, чтобы прокормить семью…»
Я зажала виски кулаками:
– Перестань!
«У тебя есть дар, Корделия, просто ты не хотела его замечать».
– Заткнись! Ты меня не знаешь!
Ломакс с Пауком глазели на меня, гадая, что предпринять.
«О нет, я знаю. Знаю тебя лучше всех на свете, даже лучше, чем ты сама себя».
– С чего бы это?
«А я помогал Интрузии тебя создавать».
– Как ты собираешься искать его без адреса? – Паук настороженно осматривал городок.
Ломакс кивнула на меня:
– Ее-то мы нашли?
– Да, в конце концов. А сколько шарили наугад, пока не засекли?
Я махнула им, чтобы замолчали. Вслушивалась в другие голоса – слабые, далекие, чужие.
Плотно зажмурившись, я медленно развернулась по кругу и сказала:
– Вот. Нам туда.
Глаза мои открылись, рука указала вперед.
Оба они смотрели, как я, подняв опущенный капюшон куртки, решительно двинулась в холодную суровую ночь.
– Идемте, – позвала я.
Слова, звучавшие у меня в голове, были непереводимы, но чем-то знакомы. Где-то в этом поселении меня звали древние артефакты тарелки – а воспоминания Ника Мориарти сообщили, что он много лет дарил такие Льюису. У мальчика не проявился талант Корделии, так что оставлять ему корабль не было смысла. Вместо этого Ник возил ему сувениры и игрушки с тарелок, чтобы обеспечить финансовое состояние единственному наследнику мужского пола, урывал для него диковинки и статуэтки из поставок для университетов дюжины миров.
– Я их слышу! – крикнула я через плечо, выдыхая пар вместе со словами и не заботясь, поймут ли меня. – Где они, там и он.
Не дожидаясь догонявших меня Ломакс с Пауком, я прошагала по запутанным улочкам унылого поселка, замедляя шаг только на перекрестках, чтобы уловить источник голосов. Паук с Ломакс прикрывали меня, как телохранители, брали на прицел каждую подворотню и каждую угрожающую тень на пути. Им мало было бы проку, если бы меня утащили и заставили служить живым счетчиком Гейгера, отщелкивая потенциальную ценность найденных артефактов.
На ходу я впивалась ногтями в ладони. Никогда в жизни еще не бывала так зла.
«Я помогал Интрузии тебя создавать», – сказал мне отец так просто и буднично, словно это откровение ничего не стоило.
«Я заключил сделку, – пытался он объяснить мне сейчас. – Много лет назад, до твоего рождения, я провалился в Интрузию. Очажники оставили там много всякого. Оружие и прочее, чтобы остановить погоню своих созданий. И разум. Он предложил мне жизнь взамен на разрешение воспользоваться моей спермой».
– Но зачем? Зачем ты это сделал?
«Таковы были условия сделки».
Я скорее ощутила, нежели услышала его вздох. И когда он заговорил снова, голос показался мне усталым.
«Она пыталась создать человеческое существо, совместимое с технологией строителей тарелок».
– И ты помогал меня сделать?
«Она знала о моей „чувствительности“ и набила мне яички генами тысяч других людей со схожим талантом. В обмен на второй шанс мне нужно было всего лишь сделать ребенка женщине с одной из тарелок и после твоего рождения оставить там, пока ты не повзрослеешь».
– То есть по условиям сделки ты должен был меня бросить?
«Интрузия сочла, что тебе для проявления врожденных задатков требуется погружение в среду и окружение их техники. Для максимального развития твоих потенций нужна была близость к тарелкам от зачатия и позже. Создать такую связь ни в чьих силах – она должна выковываться годами и десятилетиями».
– А Льюис? С ним ты поддерживал связь?
«Он мой сын».
– А я твоя дочь.
«В некотором смысле у тебя тысяча отцов».
На улице было мало прохожих. Должно быть, обида и гнев отражались у меня на лице, потому что редкие встречные меня сторонились.
– Потому-то ты заботился о нем, а обо мне нет?
«Я хотел дать твоей матери денег, но она не взяла. В раннем детстве у тебя был дар, хотя с возрастом он угас. Зато потом, когда ты подвизалась старьевщиком, развила чутье на находки. Твой дар начал проявляться заново».
– Не очень-то много он нашел.
Я видела свое отражение в витрине: подбитая мехом куртка, всклокоченные белые волосы – ненормальная, беседует сама с собой.
«Твоих находок хватало, чтобы не умереть с голоду».
– Тебя за это благодарить не приходится.
«Да».
– Ты сказал, что отдаешь мне «Тетю Жиголо», чтобы загладить свой уход, но дело не только в этом, так?
«Я хотел дать тебе выбор, другой выход».
– Совесть успокаивал?
«Нет, послушай…»
– Заткнись!
Я остановилась. Ломакс с Пауком встали по сторонам. Впереди, прижавшись к обрыву, на самом краю городка, стояла каменная вилла. Стены ее сложили из крупных, грубо обтесанных камней. Окна были забраны толстыми железными решетками, двери защищены стальными пластинами. Земля за зданием круто обрывалась к серебристому полотнищу мелководного озера.
Паук, перехватив оружие поудобней, спросил:
– Это здесь?
– Да.
– Постучим или вышибить дверь?
Я поджала губы. Хороший вопрос.
– Вышибай.
23
Мишель Па
Мы с Доберманом волокли нарты в город, а шары с каждым нашим шагом разгорались ярче – тени зданий съеживались, становились меньше и бестелесней. Мы шли по привычному маршруту, проложенному и исхоженному прежними экспедициями. Но даже по нему продвигались до одури медленно. Колесики громоздких нарт застревали в колеях и трещинах, а значит, то и дело приходилось останавливаться, чтобы их высвободить.
