– Ему без нас не обойтись.
Мишель тыльной стороной перчатки вытер себе губы.
– Но это вовсе не значит, что мы должны торчать здесь всю оставшуюся жизнь. Он бы сам этого не хотел.
– Нам нельзя его бросить.
– Я и не предлагаю. – Мишель отчаянным жестом вскинул руки. – Но уходить надо скоро, а то никогда не выберемся. Увязнем здесь. Тогда уже будет не вырваться.
– Ты всегда такой был. Тебе еще маленькому не терпелось отсюда убраться.
– А ты слишком уж осторожна! Можно собрать денег и отправить дядю Калеба на Госпитальную тарелку.
– Это гадко, – мотнула я головой. – Он о нас заботился.
– А теперь заболел. И почти не понимает, где находится. Для него же лучше будет, если мы обеспечим ему профессиональный уход.
– Нам это не по карману.
– А если продать квартиру и прочее барахло?
– Где мы тогда будем жить?
– Улетим! – ответил Мишель, таращась в сторону порта.
– Куда?
– Обратно на Альфу, ну или на Командную. – Он широко раскинул руки. – А оттуда, как знать, может, и до Земли доберемся.
Я совсем ссутулилась от холода. Мне было всего пять лет, а Мишелю четыре, когда умерла наша мать и нам пришлось променять Альфу на жизнь старьевщиков на окраинах огромного нечеловеческого города. Альфа-тарелка была для детей раем, полным чудес: теплые биокупола и доступ к бесконечной информации, программы, позволявшие распечатать чуть ли не все на свете из инертного с виду мусора, и доступное здравоохранение, какого я никогда больше не смогу себе позволить.
– Не доберемся, это невозможно.
– А вот и возможно.
– Да-да, как же, – вздохнула я. – Если и найдется покупатель на квартиру, после оплаты ухода за Калебом у нас не останется даже на билет к Ночному городу, не говоря уж об Альфе.
– Найдем способ.
– Например, флиртовать с отребьем вроде Труди Хайд?
– Почему бы и нет?
– Даже не думай.
Мы срезали по поперечной улочке и вышли к Старому полю – пустому, незамощенному пространству на поверхности тарелки. Тарелки состояли из полупрозрачного синего гладкого материала – мы словно по стеклу ступали. С открытого места, вдали от зданий Второй городской, нам было видно больше неба. Над горизонтом, как пыльный баскетбольный мяч, висел единственный газовый гигант системы, а вокруг – крошечные прямоугольники других тарелок и звезды. Агрикультурные тарелки светились теплым золотом мощных солнечных ламп, а городские, такие же как наша, – булавочными проколами миллионов окон. И высоко над всеми ярко горели близнецы: Командная и Альфа.
В моей голове звучал знакомый шепот Альфы. Одинокий, тоскливый голос. Я вздрогнула и крепче обхватила себя за плечи. Ребенком я мечтала летать среди звезд; раскинув руки, парить среди их просторного роя, свободной и счастливой. Теперь я смотрела в землю, пока мы не вышли на улицу по ту сторону поля, где уже угадывались первые признаки человеческого жилья.
Мы не прошли и полпути до дома, а угловые шары уже померкли до еле видного буроватого свечения, обозначив полночь. У меня чаще забилось сердце.
– Комендантский час. Надо уйти под крышу.
Мишель нахмурился. Он не хуже меня знал, какое нешуточное дело, если тебя застанут на улице от полуночи до рассвета.
– Не надо было так долго шарить в той старой башне, – сказал он.
– Это ты предложил.
Не слушая меня, брат метнулся наискосок к узкому проходу между двумя большими блочными складами.
– Если срезать через Нору, она выведет на Восьмую улицу. Сэкономим пять минут, – объяснил он.
Я с сомнением рассматривала впившиеся в камень граффити на стенах по обеим сторонам проулка. В Норе спали те, кто совсем опустился: отверженные, выгоревшие, безнадежно лишившиеся работы. Считалось, что это пристанище хулиганских банд и наркоманов. Трущобы из упаковочных ящиков и пластиковых коробок занимали целый квартал, втиснутый между двумя древними жилыми постройками.
– Я бы лучше держалась дороги.
– С риском, что тебя упакуют патрули? – Мишель шагнул в тень за порогом. – Положись на меня, так будет намного быстрее.
Он уже уходил в темноту, и я выругалась. В проулке воняло горящим мусором и мочой. Между окнами пролегали пожарные лестницы и были протянуты бельевые веревки, с карнизов петлями свисали кабели временной проводки.
– Не уверена… – Я покачалась на пятках, оглядывая пустынную улицу, где некому было за мной подсматривать. – Если мы исчезнем в этом крысятнике, никто и не узнает, что с нами случилось. Свидетелей не будет, и, если даже безопасники станут нас искать, сюда они не наведаются. Ни один человек в здравом уме в Нору среди ночи не сунется, во всяком случае, пока у него есть выбор. Когда тускнеют шары, местные и сами стараются не высовываться.
– Можно попробовать.
– Мики, подожди!
– Чего?
В дальнем конце улицы взревел мотор. Из-за угла вывернул бронетранспортер на шести толстых ячеистых шинах. Луч прожектора, установленного за орудийной турелью, пригвоздил меня к месту. Я сощурилась и заслонила глаза ладонью.
– Стоять!
Усиленный микрофоном голос отдался у меня в костях. Целую бесконечную минуту я мешкала, не в силах соображать, с заходящимся в груди сердцем. Даваться им в руки никак нельзя. Если попаду за решетку, кто позаботится о дяде Калебе? Мишель с ним возиться не станет, а на залог у него денег нет. Надо удирать, только как? Патрули были вооружены и не стеснялись применять оружие.
Машина со стоном затормозила передо мной. Сквозь слепящий свет прожектора я разглядела красный огонек сканера сетчатки. Помимо воли моргнула и плотно зажмурилась.
– Стой смирно!
Броневая дверца открылась с металлическим визгом, тяжелый сапог хрустнул по мостовой.
– Что ж ты так припозднилась, девонька, да еще совсем одна? – Мужской голос был приглушен плотно закрывающей лицо газовой маской. – Ты что, не знаешь про комендантский час?
Он шагнул ко мне – силуэтом на фоне света, в пухлой, подбитой пластинками куртке, с большой, уродливо раздутой куполом защитной каски головой. Я разглядела болтающуюся у него на поясе ночную палочку, услышала пластмассовый скрип униформы и сиплое дыхание.
Безопасники вели себя немногим лучше бандитов. Настоящие полицейские на Альфе были надежными и дружелюбными. А здесь, на Второй городской, патрульных вербовали из самых отпетых негодяев и платили им по результатам. Тебя запросто могли растрясти и вывернуть карманы. Кто при деньгах, откупался от навешанных ими обвинений, но безденежная молодая старьевщица, пойманная на улице после полуночи, превращалась в очередную галочку на их счету.
